Борис Рабкин - Самая длинная ночь

Г а й д а р. Плохая — та не солдатская. Вот эта, например:

С ы н. А эта? (Поет, подражая псевдонародной манере эстрадных исполнителей.)

Г а й д а р (скривился, как от зубной боли) . Не-ет, это не солдатская.

С ы н. А как ты узнаешь, солдатская или не солдатская?

Г а й д а р. Это просто: если хочется запеть на воле, когда над головой небо, под ногами дорога, а впереди славная цель, — значит, солдатская. Солдатские песни простые, мужественные, честные, как сама солдатская жизнь. Понял, мой маленький командир?

С ы н. Понял, папа. Крепкие?

Г а й д а р. Так. Крепкие. (Снова взял в руки карандаш, тетрадку. Пишет.)

С ы н. Про что ты пишешь?

Г а й д а р. Про то, как сломался наш автобус, как пошли мы с тобой пешком, как ты попросил меня запеть солдатскую песню, а я запел «Горные вершины». И что ты мне на это сказал, и что я ответил. Пригодится в работе. (Пишет.)

С ы н. Папа, а почему ты писатель?

Г а й д а р. Писатель — это работа. Каждый должен в поте лица добывать трудовую копейку. Нужно оправдывать свое существование перед людьми, зверями, перед разными воробей-птицами, соловей-птахами, перед рыбой-карась, линь, голавль, лещ, плотва, окунь. А перед глупым ершом и злобной щукой оправдываться мне ни к чему.

С ы н. Ты все шутишь, а я серьезно. Почему другие — инженеры, или машинисты, или кондукторы в автобусе, а ты писатель? Откуда ты узнал, что ты не кондуктор, а писатель?

Г а й д а р. Серьезно?

С ы н. Гей-гей!

Г а й д а р. Ну, если гей-гей… (Заговорщически оглянулся по сторонам, понизил голос.) Вовсе я не писатель.

С ы н. А кто же ты тогда?

Г а й д а р. Солдат.

С ы н. Ну, солдатом ты когда был, еще в гражданскую.

Г а й д а р (упрямо) . Я и теперь солдат. Вовсе не писатель, а солдат.

С ы н. Зачем же ты пишешь книжки, если ты не писатель, а солдат?

Г а й д а р. Затем, что было мне дано такое секретное задание.

С ы н. Кем дано?

Г а й д а р. А вот слушай. Только никому. Слово?

С ы н. Гей-гей!

Г а й д а р. Как ты знаешь, был я в девятнадцатом году сильно ранен. Выздоровел. Да, видно, не совсем. В двадцать третьем заклевала меня медицина вчистую. И пошел я жаловаться на нее Михаилу Васильевичу Фрунзе. Прошу, чтоб оставили в строю. «Помогите, говорю, товарищ Фрунзе, отстал от своего отряда!» А он выслушал и говорит: «Нет, говорит, Голиков, хитрый человек, в строю я тебя оставить не могу. Будет тебе от меня особое секретное задание, особый приказ. Вот тебе, говорит, другое имя: Гайдар. Замаскируйся, хитрый человек, этим именем и притворись детским писателем. Воспитывай для Советской страны краснозвездную гвардию. Был ты, говорит, комполка, а теперь доверяю я тебе целую армию, которой еще придется принять на себя грозные удары врага. Принимаешь армию, Гайдар?» Ну я, понятное дело, по стойке «смирно» и чеканю: «Принимаю, товарищ заместитель председателя Реввоенсовета». А ты говоришь — писатель…

С ы н. Ой, что-то не верится…

Г а й д а р. Да у меня справка дома есть. Вернемся — покажу. С печатью, штампом, как полагается… Управление Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Часть по службе высшего комсостава. Семнадцатого апреля тысяча девятьсот двадцать третьего года. А внизу подпись: «Фрунзе».

С ы н. И про секретное задание там написано?

Г а й д а р. Гей-гей! Кто же в справках про секретные задания пишет? На то они и секретные. (Надевает мешок.) Пошли?

С ы н. Пошли. (Тоже надевает мешок.) Запоем?

Г а й д а р. Запоем.

С ы н. Солдатскую?

Г а й д а р. Ясно, солдатскую. (Поет.)

С ы н (подхватывает) .

Шагая в ритме песни, Гайдар и Сын уходят. Уже из-за кулис доносится:

Темнота.

Мелодия «Березоньки»…

Шаг атакующих…

Барабан…

1923 год. Апрель. Москва.

Кабинет М. В. Фрунзе. Ф р у н з е за своим рабочим столом. Входит А р к а д и й.

А р к а д и й (отдает честь, рапортует) . Товарищ заместитель председателя Реввоенсовета, бывший командир пятьдесят восьмого отдельного полка Голиков по вашему вызову явился.

Звонит телефон.

Ф р у н з е. Садитесь, Голиков.

А р к а д и й. Разрешите стоять.

Ф р у н з е. Если вам так удобнее — пожалуйста. (Взял трубку телефона.) Фрунзе. Хорошо. Через пять минут выезжаю. (Положил трубку, Голикову.) Три раза мне докладывали о вас адъютанты, дважды звонили из ЦК комсомола, и наконец я получаю от вас это. (Берет со стола листы бумаги.) «Благодарственное слово Красной Армии». В стихах. Если вы избрали поэтическую форму специально для того, чтобы привлечь мое внимание, вы достигли цели. Мне захотелось взглянуть на командира полка, который пишет заместителю председателя Реввоенсовета романы. Удивляюсь, как вам не пришло в голову приложить к этому букетик незабудок. Коротко и точно: чего вы хотите?

А р к а д и й. Разрешите остаться в строю!

Ф р у н з е. Это невозможно. Отдел высшего комсостава запросил решение медицинской комиссии Первого коммунистического госпиталя, где вы лежали в последний раз. Вы непригодны к строевой службе.

А р к а д и й. Врачи ошибаются, товарищ Фрунзе! Одно время у меня действительно что-то шумело в висках, гудело и губы дергались, а теперь прошло. Я совершенно здоров.

Ф р у н з е (командует) . Смирно! Кругом! Кругом! Кругом! Закройте глаза! Руки вперед! Быстро!

Выполнив команды, Аркадий едва удержался на ногах, зашатался, ухватился за спинку стула. Звонит телефон.

(Берет трубку.) Да. Сейчас выхожу. (Кладет трубку, Голикову.) Вы не можете командовать людьми. (Надевает фуражку, давая понять, что разговор окончен.)

А р к а д и й (с отчаянием) . Я не могу жить без армии!

Ф р у н з е (остановился, посмотрел на него внимательно) . Сколько вам лет?

А р к а д и й. Девятнадцать.

Ф р у н з е. Когда вы успели получить полк?

А р к а д и й. В двадцатом, товарищ Фрунзе.

Ф р у н з е. В двадцатом вам было всего…

А р к а д и й. Шестнадцать, товарищ Фрунзе.

Ф р у н з е. Такое возможно только во время революции. В каком году вы вступили в Красную Армию?

А р к а д и й. В восемнадцатом, товарищ Фрунзе. Мне было четырнадцать, но я был крепким, рослым…