Исидор Шток - Пьесы

О х о т н и к о в. Почему же, ты говори. Только ты уж все говори. И как ругал я Советскую власть, и как за нее голодал, и хор собрал, чтоб людям радость дарить. Да, когда дров не было и хлеба не было, ругал. Да ведь для того власть и существует, чтоб ее ругали. Мало что под горячую руку скажешь. Не зарабатывали — ругал. Плохая погода — ругал. Крыша прохудилась, а железа достать негде — ругал. Соседские мальчишки племянника излупили — ругал. Язык-то, он без костей, ему время от времени двигаться надо. Да ведь надо и справедливым быть. Вот сидим мы за сытым столом, и крыша у нас над головой, и тепло у нас, и светло у нас.

И з у м р у д. Рушить этот дом будут, на щепки колоть. Стар он, прогнил весь, фундамент осел.

О х о т н и к о в. Этот порушат — новый построят. Мы туда переберемся. На улицу нас не выставят, та же Советская власть не позволит. Вот и Скрыпченко, буденовец, за нас вступится, и дружки его конники, и студент молодой. Да мы и сами за себя похлопочем. А в парижских и лондонских кабаках выступать…

И з у м р у д. Вы же сами говорили, что здесь ходу артистам не дают.

О х о т н и к о в. Ходу не дают тому, кто сам не двигается. А мы навстречу Советской власти пойдем. Со всей России таланты наберем.

И з у м р у д. Где они, таланты? В ресторане?

О х о т н и к о в. А ты, цыган, летчиков знаешь?

И з у м р у д. Только одного — Гришку Козлова.

О х о т н и к о в. А я четверых знаю. И ученых знаю, и инженеров, и докторов, и музыкантов. Один даже на скрипке в Большом театре играет. Мы их всех сюда соберем.

И з у м р у д. Пойдут они! Как же! Небось и скрывают от всех, что цыгане.

О х о т н и к о в. Зачем скрывать? Что тут позорного? Только почетно, что из народа с такой трудной, тяжелой судьбой такие люди получаются. Да разве в том дело, какой ты крови? Важно, что в душе у тебя, что на сердце. А кровь у всех красная. Ты что задумал, сынок?

И з у м р у д. Не могу я больше с вами!

С о н я. А с кем ты можешь? Нашел себе другую? Каждую ночь вместе со своим дружком убегаешь. Ты скажи, не бойся, не прячься! Кто она?

И з у м р у д. Воля! Вот кто она! Никого у меня нет. Только ночью, как закрою глаза, мне дорога видится, столбы, костры горят… Душно мне с вами, воздуха нет. Хотите, на колени стану: отпустите. Я потом вернусь, расплачусь, раскаюсь. Но для этого я должен пройти по этой дороге до конца. Пустите меня, отец, пустите, тетя Нюша, пусть, Соня… Я вернусь или к себе тебя выпишу, на новое место, вместе с дочкой. Пустите по добру, иначе все равно убегу. Вот билет до Одессы, вот деньги. Напишу я вам, объявлюсь, разыщусь.

С о н я. Когда едешь?

И з у м р у д. Поезд в час ночи. Чемодан я уж отдал.

С о н я. Хоть пирожков возьми на дорогу.

И з у м р у д. Не надо. У них много и еды и питья. (Подходит к колыбельке.) Прощай, дочка! Прощай, жена. Будь здоров, буденовец, береги ее. Все прощайте! (Быстро уходит.)

Молчание. И вдруг Соня завыла. По-звериному, по-бабьему, навзрыд, горько, не щадя себя. И тут поднимается со своего места Анна Николаевна.

А н н а (обнимает дочь) . Не вой, не надо. Не стоит он твоих слез. Ни одной слезинки не стоит. Радуйся, что ушел, освободил.

С о н я. А дочка, мама, что с ней, с Симочкой будет?

А н н а. Человек будет. Женщина. Да еще красавица будет. У нас в роду все красавицы. А мы воспитаем ее, жизни научим, петь научим, дом ценить научим. Не плачь, дочка.

С о н я. Страшно мне, грудь разрывается.

А н н а. А ты пой. Ну ка, Папу, ну ка, Коля! (Дает одну гитару Охотникову, другую Папу, те берут аккорд.) Помни один закон: если грустно, если страшно, если тоска… Пой!

Я. Соня запевает, а мы, сколько нас есть за столом, подпеваем ей. Мы поем песню о Петровском парке, о его березах, о его рябине, о его домиках, о его небе… А потом Анна Николаевна берет гитару и, перебирая струны, не поет, а рассказывает. И мы все, затаив дыхание, слушаем ее рассказ про калитку, про темный сад. Скрыпченко плачет. А я, стараясь не проронить ни звука, ни вздоха, слушаю тоже. И становится на душе не так уж горько.

Свет в домике меркнет.

Я — мне 37 лет.

АННА НИКОЛАЕВНА ОХОТНИКОВА, 70 лет.

СОНЯ — ее дочь, 42 года.

ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ СКРЫПЧЕНКО.

СИМОЧКА, 22 лет }

СЕРГЕЙ, 19 лет } их дети

ХУСАИН — муж Симочки.

ЮЛЯ — подруга Симочки.

ИЗУМРЕСКУ.

Я. Вот я снова здесь, в Петровском парке, у Петровского дворца, и мне тридцать семь лет. Четыре месяца назад окончилась большая война. Мой Петровский парк запущен, на Дворцовой аллее по дороге к стадиону «Динамо» выстроены какие-то балаганы из досок, фанеры, листов железа. Деревья разрослись, запущены. А сам дворец, во время войны закамуфлированный под сборище палаток и маленьких изб, теперь ремонтируется. От стадиона, где идет футбол, несутся голоса громкоговорителей, иногда музыка — марши… На облезлой садовой скамейке сидим мы: Василий Скрыпченко и я. У Василия седые баки, глубокие морщины. На гимнастерке ордена и медали, в руке вместо стека трость, на которую он опирается. Мы оба рады встрече, беседуем, покуриваем.

С к р ы п ч е н к о. Разыскал я тебя все-таки!

Я. Нет! Это я тебя разыскал.

С к р ы п ч е н к о. Ну уж нет — я. Огладить лошадей! (Хохочет.) Помнишь, как мы тогда с тобой нэпманов били на Арбате?

Я. Не столько мы их били на Арбате, сколько бежали от милиции.

С к р ы п ч е н к о. Подробностей не помню. Как ты живешь? Слыхал я, что ты на флоте служил, на Севере, на подводных лодках катался.

Я. Было немного.

С к р ы п ч е н к о. А я, как началась война, в ополчение пошел, потом к конникам Доватора пристал, потом в окружение попал, потом из окружения выбился и — к партизанам. Под Смоленском. Командира у нас убили, я стал командиром! Они меня, гады, знаешь как прозвали? Копытом! Потом, когда с армией соединились, на запад поперли. Ранило, год по госпиталям провалялся. Сонька разыскала, выходила. Теперь опять на ипподроме работаю, в спортивном обществе «Урожай», рысистую породу выращиваю… А теперь аллюр три креста! За мной, туда, где нас ждут.

Я. Погоди, погоди, Вася. Осади! Как там Охотниковы, расскажи?

С к р ы п ч е н к о. Николай Осипович умер в войну. Папу еще до войны схоронили, да ведь теперь ему было бы сто пятнадцать лет, нереально. Анна Николаевна жива, здравствует, внучку мою нянчит.

Я. Как это внучку?

С к р ы п ч е н к о. Симочкину дочку.

Я. Кто такая Симочка?

С к р ы п ч е н к о. Все забыл! А Соньку ты хоть помнишь? Дочку Анны Николаевны и Николая Осиповича?

Я. Жену Изумруда?

С к р ы п ч е н к о. Какого к черту Изумруда?! Мою жену! Ну вот у нее дочка была…

Я. В колыбели лежала?

С к р ы п ч е н к о. Два годика ей было. Теперь у ней самой дочка. Внучка наша с Сонькой.

Я. Понятно. Как исчез Изумруд, ты женился на Соне?