Исидор Шток - Пьесы

С е р г е й (взорвался) . Да откуда ты знаешь, разговариваем мы с Хусаином или нет?

С к р ы п ч е н к о. Зна-а-аю. Если говорю — значит, знаю. Ну что смотришь так на меня? Ты парень неплохой, нежный, привязчивый… Только зеленый еще, совсем незрелый. Сошелся ты с этой Юлией, соблазнила она тебя…

С и м о ч к а (с возмущением) . Да как ты смеешь?!

С к р ы п ч е н к о. А почему мне не сметь? Должен же кто-нибудь правду вам сказать? А я как старший в этом доме обязан. Никого не хочу обижать, никому не хочу ничего плохого. Всех вас и люблю и уважаю. Но ведь это же курям на смех. На три года старше, была замужем или не была, я не знаю, но ребенок есть в яслях, это факт. Как будем дальше жить, товарищи? Ведь уйдет он от тебя, встретит другую, увлечется, тебя бросит, ребенка бросит. Вот ты теперь пока что еще не у нас живешь, в общежитии. На выходной ребенка берешь к себе. Да у меня, может, душа разрывается, когда я на этого мальчика смотрю. Душа рвется и наружу просится. Ведь нельзя же ему, этому ребенку, на вас надеяться. Что вы делаете, товарищи! Зачем человеческими жизнями играете? Если я не прав — скажите. А-а, молчите! В том-то и дело.

Юля, с глазами полными слез, резко поднимается и, стараясь сдержать гнев, обиду, возмущение, бежит к двери. Следом за ней встает Сергей и бежит за ней.

С и м о ч к а. Зачем ты… (К Скрыпченко.) Как ты смеешь!..

С к р ы п ч е н к о. Правды боитесь?! Почему же мне не сметь…

Х у с а и н (тоже встает и решительно идет за Юлией и Сергеем) . Напрасно вы, Василий Иванович…

С к р ы п ч е н к о (почти торжествуя) . И ты заговорил!

Вот тут поднимается Анна Николаевна.

А н н а (тихо, но очень весомо) . Подождите. (Властно.) Все сядьте на свои места.

И, повинуясь ее голосу, ее взгляду, все садятся к столу.

Скажу я. Как самая старшая здесь. И по возрасту и по всему. (К Скрыпченко.) Глава дома? Нет, Василий Иванович. Этому дому глава не вы, а я. Был Папу. Был Николай Осипович. А теперь я.

Скрыпченко вынимает коробку папирос и нервно закуривает.

Не курите. Здесь ребенок.

Скрыпченко гасит папиросу.

Под каждой кровлей, в каждом доме есть свой устав, свой порядок. В нашем доме всегда, сколько он стоит, такой порядок заведен: уважать человека. Сколько бы ему лет ни было — хоть девяносто, хоть два годика. Верить, уважать, считаться, выслушать, постараться понять. Не командовать, не цукать, мы ведь не эскадрон, мы семья. Семьи есть разные. Бывают такие, где все вмешиваются в дела друг друга, командуют, приказывают. Иногда вмешиваться и надо. Но ведь по-всякому это бывает. Не лезьте, не диктуйте, не унижайте людей, не думайте, что все глупее вас, не пользуйтесь своими годами. Года для того и даны человеку, чтоб старшие были умнее младших, но не тиранили их, не навязывались, доверяли. Когда на мне задумал жениться Николай Осипович, чего ему только не говорили обо мне! Сколько его отговаривали! Да молодая она, да глупая, да норовистая, такая, сякая. А мне сколько наговаривали на него! Старик он, а ему тридцать было, развратник он, распутник, кутила, пьяница, да у него десятки баб было. Не поверила. И он не поверил. И поступили как хотели. И прожили мы с ним счастливо сорок лет. Ни одной минуты об этом не жалели. И вы, ребята, никого не слушайте. Слушайте сердце свое. Любишь ты, Симка, Хусаина своего? Ну и люби на здоровье. И живи с ним, и помогай ему, и он тебе поможет. Глядишь — все и образуется, поступит он на курсы, в институт, будет строителем. Лизка у вас есть, вот в колыбельке лежит, пузыри пускает, нос морщит, что-то ей уже снится. Будут и еще. А ты что, Юлька, нахмурилась? Что тебя мучит? Что Сережка моложе тебя на три года? Подумаешь, разница! Это же ерунда — три года. Будет тебе сорок три, а ему сорок, вот оно и сравняется. Разве это препятствие для любви? Ребенок у тебя? Ну и слава богу, что ребенок. В ясли ты его отдала, а сама страдаешь. В общежитии живешь, ночами плачешь. Так ты возьми его из ясель и сюда неси. И сама к нам переезжай. Всем место будет, наш дом вместительный. Бери, не сомневайся. Где один ребенок, там и двое, удобнее. Этот год у нас трудный выпал. Все годы трудные, а этот особенный… Последний год войны, тысяча девятьсот сорок пятый. Солдаты наши через всю Европу прошагали. И ты пришел, Вася, живой, здоровый. И ты, Хусаин. А могли ведь и не прийти. Да вы самые знаменитые люди в мире. Вы такую ораву свалили, что никто другой не мог. И вот мы все здесь за столом. Тесновато стало? Ничего, всем место найдется. Рядом с Лизкиной еще одну кроватку поставим. Я вам свою комнату уступлю, а сама здесь, с ребятами. Ты, Юлька, в маленькой с Сережкой, а вы с Хусаином в той, вот и разместились. А теперь на бал собирайтесь. Все лучшее на себя наденьте. Да чтоб вы там самые красивые были, самые веселые, самые желанные. Ну, марш!

С и м о ч к а, Ю л я, С е р г е й и Х у с а и н выходят в соседнюю комнатку. За столом остаются Анна Николаевна, Скрыпченко, Соня и я.

С о н я (гладит Скрыпченко по бакам) . Ну что приуныл, конник? Где твой аллюр три креста?

Ни слова не говоря, Скрыпченко лезет под кровать, достает оттуда старую медную трубу, завернутую в тряпицу, аккуратно вытирает ее, приставляет к губам и играет боевой сигнал «Седлать коней!». А потом «Сабли к бою!»

Тихо, ты! Ребенка побудишь!

С к р ы п ч е н к о. Пусть привыкает. (А потом медленно и протяжно тянет мелодию о старом дубе.)

А н н а (убирает со стола, моет чашки. Мне) . Ты уж извини, студент, что на такой разговор попал. Да ведь это год такой, во всех домах серьезные разговоры идут.

С к р ы п ч е н к о (заворачивает в тряпицу трубу и кладет под кровать) . Что же ты, друг, не заступился за меня? Ведь я привел тебя, чтоб ты мой авторитет поднял, рассказал бы им, кто я таков, как я с боями пол-Польши прошел, как ипподром восстанавливал, как меня Семен Буденный шашкой награждал, как я в ополчение с Доватором ходил, как немецкие тылы громил, как Гитлер за мою голову пять тысяч в твердой валюте предлагал, как я израненный домой вернулся и теперь снова тружусь… Ты-то ведь знаешь.

С о н я. Да не он один, все знают, и все уважают тебя, буйная твоя голова. Авторитет твой поднимать не надо, он и так большой… А вот уставать ты стал, раздражаться, обижаться, не к лицу это тебе, Василий. Ты ведь дедушка у нас, в сорок пять лет дедушка. Ну, успокоился? Выпить с гостем хочешь?

С к р ы п ч е н к о. Не откажусь. (Наливает.) За вас, Анна Николаевна! За урок, который вы мне дали.

Мы с ним выпиваем, а женщины не пьют.

Есть и у меня для тебя сюрприз, Сонька. Вызвал меня сегодня директор и вручил пакет. «За лучшую породу скакунов, за верную службу причитается вам, товарищ Скрыпченко, две тысячи шестьсот рубликов. Распишитесь в получении». Так что забирай, Сонька, денежки, бери в своем госпитале отпуск, и поедем мы с тобой на Кубань, в город Краснодар, отдыхать и лечиться. А здесь за домом есть кому смотреть. Вот Анна Николаевна, ведь она голова этому дому, вот пусть и распоряжается.