Жан Расин - Трагедии

Уместен твой совет, как в битве уничтожить
Врагов отечества и славу приумножить,
Или когда враги уже разбиты в прах
И мирно речь ведем в сенате о делах.
Тебе доверюсь я в таких вопросах смело,
Но о любви судить — твое ли это дело?
Нет, нет, мой добрый Бурр, ты слишком прям и строг,
И мне в науке сей не нужен твой урок.
Я к Юнии пойду — в разлуке истомился.

Любуйся, Бурр, гляди: Нерон как есть явился!
Натуру лютую ты цепью мнил сковать,
Но цепь непрочную уже он начал рвать
И много бед, боюсь, свершит на воле... Боги!
Кто мне совет подаст? С кем разделю тревоги?
Сенека мог бы снять с меня хоть часть забот,
Но он в чужом краю в неведенье живет.
Не к Агриппине ли воззвать? Так будет лучше
И для нее... Она! Благословенный случай!

Итак, я не права! Бурр, чести образец,
Мне сына воспитал как истинный мудрец!
Палласа жребий злой как объяснить изволишь?
Нерону он помог стать цезарем — всего лишь!
Искусно Клавдию сумел Паллас внушить,
Что надо пасынка скорей усыновить, —
И вот изгнанник он. Но, Бурр, тебе все мало:
Теперь Октавии соперница предстала.
А ты, ты, враг льстецов, чей долг — держать в узде
Нерона юный пыл, ты всюду и везде
Низкопоклонно льстишь и славишь, как заслугу,
Что он отринул мать и оскорбил супругу!

Напрасен, госпожа, твоих упреков град,
И цезарь, может быть, не так уж виноват.
Был изгнан им Паллас, но это справедливо:
Не в меру стал спесив, держался так кичливо,
Что императору пришлось пойти на то,
О чем мечтали все, сказать не смел никто.
Беда Октавии пока не безнадежна,
И осушить исток ее скорбей возможно,
Но не угрозами вернешь супруга ей,
А здравомыслием и кротостью речей:
От криков яростных вдвойне он свирепеет.

Ах так! Зажать мне рот? Пусть кто-нибудь посмеет!
Чем больше я молчу, тем меньше в вас стыда,
Но пусть разрушу все, что строила года,
Вам даром не пройдет мое уничиженье:
И без Палласа есть пособники для мщенья!
Сын Клавдия уже постиг преступность дел,
В которых каяться — отныне мой удел.
Его явлю войскам, и повестью печальной
О жизни молодой, унылой и опальной,
Разжалобив сердца, сказать не премину,
Что перед ним должны мы искупить вину,
И встанут об руку сын Клавдия Британик
И — в образе моем — родитель мой Германик.
А кто соперник наш? Лишь Энобарба сын!
Бурр и Сенека с ним? Нет, он совсем один:
Все знают — это я вас, изгнанных, призвала,
С тех пор моя судьба судьбою вашей стала.
Услышит Рим о том, как вы мне помогли
И к преступлению от преступленья шли,
И за собой вели воспитанника к цели.
А чтоб особенно вы Риму омерзели,
О злодеяниях все толки подтвержу —
Убийства, даже яд [97]...

Но слушать госпожу
Не станут и сочтут такие заявленья
Поклепом на себя в минуту ослепленья.
Да, общим был у нас к единой цели путь,
И это я войска заставил присягнуть
И не корю себя: все было по закону
В тот славный день, когда досталась власть Нерону.
Его, усыновив, сам Клавдий уравнял
С Британиком в правах и этим Риму дал
Свободу выбора. Коль есть нужда в примере —
Народной волею стал цезарем Тиберий,
А отпрыск Августа, его побег прямой,
Отвергнут Римом был Агриппа молодой.
Власть сына твоего тверда, неколебима:
Ты нанесешь удар, но он придется мимо.
К тому же, если мне захочет цезарь внять,
Он добротой смягчит разгневанную мать.
Я до конца пойду по избранной дороге.

Себя не помнишь ты от горя и тревоги.
А вдруг до цезаря твои слова дойдут?

Жалею об одном: что он сейчас не тут.

Молю, умерь свой гнев! Неужто брат с сестрою [98]
Так дороги тебе, чтоб жертвовать собою?
Во имя всех богов, сдержи себя, сдержи,
Правь цезарем в делах, но сердца не вяжи.

Не понимаешь ты, но я-то разумею,
Что станет Юния соперницей моею
И, если не убить немедля эту страсть,
Ей — править и сиять, мне — в униженье впасть.
Я при Октавии не ведала печали,
О ней не помнили, ее не замечали,
Все ждали милостей лишь от меня одной,
Теснились вкруг меня просительной толпой.
Но нынче властвует другая в сердце сына.
Любимая с женой сольются воедино —
За взгляд, за нежный взгляд он ей отдать готов
Величие и власть, плоды моих трудов.
Пустеет мой дворец, лесть больше не курится...
Нет, нет, я не могу, я не хочу смириться!
Как ты жесток, Нерон! Взываю к небесам —
Пусть гибель!.. Но идет его соперник к нам.

Я, госпожа, к тебе с отрадными вестями.
Есть и у нас друзья! Негодованья пламя
Не тлеет, а горит в их преданных сердцах,
И не смыкает уст доселе властный страх. —
Покуда в жалобах мы время расточали,
С Нарциссом встретившись, они не умолчали,
Что и неправедным деяньям есть предел.
Так вот, пока Нерон еще не завладел
Соперницей сестры, — как в женщинах все ложно! —
Клятвопреступного нам обуздать возможно.
В сенате многие за нас. Сама суди:
Плавт, Сулла и Пизон [99]...

Патрициев вожди?
Плавт, Сулла и Пизон? Да ты в своем уме ли?

Я вижу, что тебя мои слова задели
И возмущение сникает и дрожит
И, к цели подойдя, стремглав назад бежит.
Чего страшишься ты? Вы своротили горы,
Чтоб не было ни в ком Британику опоры.
Где все мои друзья? Подкуплены одни,
А неподкупные влачат в изгнанье дни.

Единодушие — ручательство успеха,
А мнительность твоя — опасная помеха.
Я не бросаю слов на ветер никогда.
Что мне твои друзья? Я, как скала, тверда.
Нерон скрывается, он матери боится,
Но рано ль, поздно ли — ему не уклониться.
Угрозы и мольбы я в ход равно пущу,
А не помогут — что ж! Весь Рим оповещу,
С твоей сестрой явлюсь и жалость к ней посею,
Воспламеню сердца и к нам склонить сумею.
Осадой обложу Нерона, а меж тем
Ты затаись в тени, будь и незрим, и нем.

Не тешишь ли меня надеждами пустыми?
Всю правду знать хочу: я обольщаюсь ими
Напрасно?