Олег Сосин - Непрерывность

Г а л я. Значит, я так понимаю, что мое заявление вы в расчет не принимаете.

Ф е к л а. И мое тоже.

Б о р и с. Мы не можем не принять в расчет того, что узнали, это слишком важно. Но мы обязаны, просто по совести обязаны, учесть и все остальное.

Г а л я. Что ж, хорошо, посмотрим на вашу совесть.

Ф е к л а. А я даже и не знаю, что сказать. Но только, если честно, не думал я, что так дешево стоит все, что я перенес и сделал, не думал.

Р а я. Если бы это было возможно, я бы за Олю отдала жизнь, и ты знаешь, Коля, что это не пустые слова. Но пойми, здесь нельзя так говорить, как говоришь ты. Это… это недостойно.

Ф е к л а. Спасибо за урок… Учту…

Б о р и с. Не надо обижаться, товарищи, слишком все серьезно.

П и р о к с. Послушайте, братцы, а что, если…

Г а л я. Снова здорово.

П и р о к с. Ага… Аж в пот ударило… Это два с половиной года назад было, я еще с урками ходил. Ну вот… Мы от легавых отваливали и сиганули под землю, в эту… ну, как ее?

Б о р и с. Канализацию?

П и р о к с. О! И, как сейчас помню, бежим, а наш один, Чуб, пальцем вверх тыкнул и говорит: «До нашей судьбы отсюда пять метров, под Преображенским участком канаем!» Чуете?.. А если подкоп устроить? Там же камеры в первом этаже? А?

Р а я. «Графа Монте-Кристо» начитался?

П и р о к с. А что? Сидеть — лучше не будет.

Ф е к л а. Не пудри ты нам мозги, Пирокс, и без тебя тошно.

Б о р и с. Времени у нас нет, товарищ Пирокс. Времени нет! Ваша идея при всей заманчивости займет не меньше двух дней.

П и р о к с. А если?..

Б о р и с (перебивает) . Все! Парламент отменяется. Продолжим.

Р а я. Мы еще не говорили о Гене, я имею в виду Павла.

Б о р и с. Да.

П и р о к с. Генька! Уму непостижимо! Аж любопытно.

Б о р и с. Вряд ли это слово уместно.

Г а л я. Не в слове дело.

Б о р и с. И в слове тоже, когда речь идет о художнике.

П и р о к с. Еще новость.

Ф е к л а. Туман сплошной. О ком речь все-таки — о Геньке-скрипаче или о каком-то художнике?

Р а я. Бывают люди, о которых, чем бы они ни занимались, все говорят — это художник.

Ф е к л а. Ладно, это, видно, не по моему уму. Что о нем есть у обкома?

Б о р и с. Он родился в одна тысяча девятьсот втором году. Отец инвалид, входил в отряд самообороны, и в девятьсот десятом его покалечили черносотенцы во время погрома. Мать…

П и р о к с (перебивает) . Если о Гешке речь, нам его биография ни к чему, ее все знают. Что он в подполье делал? И с каких пор?

Б о р и с. Содействие он нам оказывал давно. Например, лично меня он однажды спрятал еще до революции.

Ф е к л а. Это не разговор. Так пол-Одессы можно подпольщиками назвать.

П и р о к с. Не говоря о том, что Геньку знать надо. Вот он вас спрятал, товарищ Борис, а на другой день в том же сарае за теми же дровами мог притырить любого вора, если за ним легавые гнались. Это ж Генька. За это его и Мишка обожал.

Р а я. Да, это Геня. Но Мишка любил его за другое.

П и р о к с. За его музыку, что ли?

Р а я. Да.

П и р о к с. Вообще-то правда, я сам видел, как Мишка плакал, когда Генька играл. Мишка просто балдел от его музыки.

Ф е к л а. Которой Генька обучался на деньги Гальперина, миллионера.

Р а я. Какое это имеет значение? Правильно, Гальперин миллионер, меценат, но это же счастье, что он разглядел в мальчишке гения, солнечного, светлого гения.

П и р о к с. А вы знаете, что Гешке сказал этот ваш Гальперин, когда революция произошла? «Геша, — он сказал, — все, что я в тебя вложил, теперь стоит копейку. Если бы не эта заварушка, ты бы уже этот год играл перед царем. Вот так бы стоял ты, а вот так бы сидел царь. А теперь так стоишь ты, а против тебя — вчерашний день». Плюнул и ушел.

Б о р и с. А когда нужна была явка для нашей контрразведки, Павел — я его так буду все-таки называть — пошел к тому же Гальперину и тот ему отдал свою дачу для занятий музыкой.

П и р о к с. Да не говорите вы мне за Гешку, все наперечет про него знаю! Сколько Алеша с ним крови попортил, любил он его, ну, не знаю, ну, как сына. Вообще-то, честно говоря, его все почему-то любят… Ни на какую вербовку не шел. Сколько с ним Алеша ни бился — нет, и все! «Моя партия — музыка». Скажете, не его слова?

Р а я. Его. Но он и другое говорил. Я прекрасно помню, как он сказал: «Революция — это и есть музыка, пришедшая ко всем. Потому что музыка — это освобождение!»

П и р о к с. Ну да! Гайдном своим всем плешь проел! Помню, иду как-то по Болгарской, а там старикашка Витюк перед такими же грибами митингует. «Я, говорит, хочу вам сказать сейчас за Геню. Это человек с характером, вот что я хочу вам сказать. Последние пять лет Молдаванка не знала свадьбы без него. Но чтоб мне совсем потерять здоровье, если он хоть раз заиграл им блатное, а не свое. И привыкли, привыкли, что он — это он. До того привыкли, что когда на последней свадьбе у Черного Дуля Буян что-то начал выкаблучивать, так Мишка держал всю хевру под двумя револьверами, пока Геня играл Гайдна».

Р а я. По-вашему, это плохо?

П и р о к с. Да по мне это никак, меня это не колышет.

Ф е к л а (Рае) . Странно, что это тебя так волнует, особенно сейчас.

Р а я. Нет, не странно. Я не встречала более цельного и светлого человека, чем Геня, у которого бы все так естественно было подчинено одному. Он мне сказал однажды: «Вы знаете, я уверен — человек рожден для счастья. Он вырос в темной комнате и еще не знает, какое оно прекрасное, небо. Но я-то его видел и обязан рассказать об этом. Другое дело — человек может сказать мне, что ему это неинтересно и не нужно. Но рассказать я обязан…»

Г а л я. Он так сказал?

Р а я. Да. И я запомню эти слова, Галочка, на всю жизнь.

Ф е к л а. Слова, конечно, красивые, но они не мешали Геньке на свадьбах у этого ворья принимать деньги и еду и относить их домой.

Б о р и с. Он содержал с двенадцати лет всю семью. И отец и мать у него не работники.

Р а я. В последний раз я видела Геню осенью, в августе, как раз в тот день, когда деникинцы заняли город. Мы в райкоме документы уничтожали. Вышла я потом на улицу, смотрю — идет Геня и плачет. Я к нему: «Что ты, Геня, что с тобой?» А он горько так, до сих пор слышу: «Кончилось наше лето».

П и р о к с. Во-во, поплакать, это его дело.

Б о р и с. Неправда. Павел очень мужественный и смелый человек. Вы спрашивали, с какого времени он в подполье? Могу ответить точно, потому что я его привлекал. И если уж быть до конца откровенным, именно потому, что я его привлек, мне особенно хотелось спасти этого необыкновенного мальчишку.

Г а л я. Вот такая, значит, ваша совесть, с особенным интересом.

Р а я. Но это же естественно, Галя. У каждого из нас есть прошлое, а оно всегда несет за собой свои пристрастия.

Б о р и с. Совершенно верно. И я своих не скрываю… Так вот, в подполье он с восемнадцатого декабря одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, практически с первых дней англо-французской интервенции.