Геннадий Мамлин - Путешествие на юг

В а л е р к а. Нос картошкой у тебя.

М а ш а. Ничего не картошкой. Курносый. Нынче все русское в моде, даже носы. Ты года через три на меня посмотри. Я соком нальюсь — меня от сестры не отличишь. А она девка видная, ладная, кровь с молоком. Она где ни пройдет, на нее мужчины глядят.

В а л е р к а (кричит за парапет) . Люди, ой, люди! Наш город почтила своим посещением знаменитая красавица века Мария…

Маша оттаскивает его от парапета.

Слушай, Машка, а как фамилия твоя?

М а ш а. Если на тебя находит — дома сиди.

В а л е р к а. Нет, правда, как?

М а ш а. Балагуева.

В а л е р к а (оттолкнув Машу) . Вот ты мне, Балагуева, объясни. Если ты веришь, что люди не могут бросить тебя в беде, зачем ты над медяками своими, как Кощей Бессмертный, трясешься? Жадные люди не верят в доброту.

М а ш а. Не жадная я.

В а л е р к а. Добрая, да?

М а ш а. Расчетливая. Мы дома приучены деньги считать.

В а л е р к а. И гордости в тебе нет.

М а ш а. Это почему?

В а л е р к а. Ты после вчерашнего обязана была не разговаривать со мной.

М а ш а. А я не разговаривала. Это ты ко мне первый подошел.

В а л е р к а (удивленно посмотрев на нее) . Правильно, я.

М а ш а. И вообще у нас, у деревенских, гордости больше, чем у городских. Нам иначе нельзя. Вы тут как муравьи. Столкнулись и разошлись, может, не встретитесь никогда. А у нас каждый поступок на виду, каждое лыко в строку. Вот и стараешься гордость свою не уронить… Валерка, а зачем деньги тебе?

В а л е р к а. Секрет. (Идет.)

М а ш а (вслед, зло) . Ну и катись!

В а л е р к а. Что?!

М а ш а. Не навязываюсь, катись!

В а л е р к а. Ха! Глядите, обиделась! (Подходит к Маше, в спину.) Эй!

Маша не отвечает.

Эй, Софи Лорен!

Молчание.

Дядька приезжает ко мне.

М а ш а (быстро оборачивается) . Какой?

В а л е р к а. А черт его знает какой. Матери двоюродный брат. Телеграмму прислал: «Буду Симферополе девять утра». Сюда пока доберется — часа три. Пойду к двенадцати на автостанцию встречать.

М а ш а. А как же ты узнаешь его?

В а л е р к а. Фамилия у него материнская — Синько. Я около каждого автобуса буду кричать: «Товарищ Синько!» Кто отзовется, тот и родня.

М а ш а (подумав) . Правильно. Ну а деньги зачем?

В а л е р к а. У нас заведено — родственников или друзей обедом встречать. А я, понимаешь, в кладовку заглянул — ничего. Торричеллиева пустота.

М а ш а. Тебе мать на руки денег совсем не дала?

В а л е р к а. Дала. Только вылетел я в трубу. Прогорел.

М а ш а. Куда же ты их?

В а л е р к а. Не все равно? Были, да нет.

М а ш а. Опять?

В а л е р к а (вытягивается, чеканно) . На приобретение необходимых мелочей для изготовления иллюзионной аппаратуры, как-то: лампочек — пять штук, бумаги цветной — пять листов, черного бархата — один метр. Всего на двадцать восемь рублей, копеек — ноль-ноль.

М а ш а. Да ты что? Двадцать восемь рублей! Пусть бы иллюзионщик из своего кармана достал.

В а л е р к а. Откуда у него? На пенсию живет… Ты ему об этом не проговорись. Я сказал, что из клуба принес… Ничего, Машка. Я почти рубль по карманам наскреб. Хлеба куплю, молока, колбасы. С голоду не помрет. Ты бы хотела, чтобы у тебя денег — куры не клюют?

М а ш а. А зачем? Все равно бы бабка отобрала. А ты бы хотел?

В а л е р к а (по секрету) . А я бы, Мария Балагуева, хотел. Я бы их Таисье отдал. Пускай бы она вокруг себя каменный забор до небес возвела, чтобы даже голоса ее не слыхать было. (Забрав портфель, идет.)

М а ш а. Валерка!

Валерка останавливается.

А я бы и в каменном заборе лазейку нашла. У меня к бабке любопытства нет, а к тебе есть. (Смеется.) А правда, что ты в прошлом месяце мать с четырьмя детьми к себе запустил?

В а л е р к а (подняв два пальца) . Планетами и астероидами клянусь!

М а ш а. Бабка говорит: все жильцы в одну ночь съехали от нее. И интуиция у меня на тебя есть. Вот ты все смеешься, а я чувствую, что-то невеселое в тебе сидит, гложет тебя.

Где-то вдали, на пляже, включили магнитофон. Маша прошлась вокруг весов движениями твиста.

В а л е р к а. Ого, деревня дает.

М а ш а. Твист у нас из моды вышел. Райцентр опять к шейку перешел… А у нас в школе комсомольское бюро постановило западным влияниям не потакать. У нас учитель физкультуры свой танец придумал. Показать?

В а л е р к а. Изобрази.

Маша показывает танец — смесь твиста, краковяка и вольных гимнастических упражнений. На фоне далекой танцевальной музыки возникает мелодия трубы. Валерка отходит к парапету, но еще продолжает наблюдать за Машей. Звуки трубы повторяются. Входят ч е т в е р о — пантомима. Они в белых медицинских халатах, белых шапочках, рукава, как у хирургов, закатаны по локоть. Становятся у Валерки за спиной. Вся сцена погружается в темноту, но одновременно разгораются прожекторы, направленные на Валерку. Маша теперь не видна, но музыка танца продолжает звучать на протяжении всей последующей сцены.

(Обращаясь к воображаемому собеседнику.) Прошлой весной я вернулся из школы и увидел, что он чинит оконную раму. А ведь до этого он тоже с самой осени не вставал с постели. Я побежал к нему, и он тоже сделал мне два шага навстречу. Но тут у него начался приступ кашля, он, как всегда, быстро отвернулся и выставил руку, будто хотел оттолкнуть меня. Он всегда держался на расстоянии, не позволял трогать его вещи и, наверно, ни разу за всю мою жизнь не прикоснулся ко мне… В тот день пришли его друзья. Мама угощала их ранней клубникой, и папа говорил, что впервые чувствует себя так хорошо… А потом папины друзья отвезли нас в порт. На военном катере мы ушли с ними в море. Мы стояли на капитанском мостике, и командир что-то громко рассказывал, стараясь перекричать ветер. Папа был таким худым и таким штатским рядом с великолепным капитаном, а я все равно гордился им. Я знал, что тогда он вот так же стоял на капитанском мостике. Была война. И нынешний командир был на его катере рядовым матросом.

Движение в группе пантомимы. В руках стоящего справа появляется папка. Она переходит из рук в руки. Стоящий слева раскрывает ее, протягивает Валерке.

(Не заглядывая в папку.) Да, товарищ профессор, я знаю. Вы разговариваете со мной как со взрослым, и я очень благодарен вам. Но дело не только в истории болезни.

Папка исчезает.

Я расскажу самое главное. Я расскажу, почему он лежит сейчас в этой палате… Это было в середине войны. Была зима. И он был тогда совсем еще молодым командиром. Он сопровождал транспорт, который шел из горящего Севастополя в Новороссийск. Женщины, дети, старики. И когда немецкая подводная лодка выпустила по транспорту торпеду, он развернул катер и повел его торпеде наперерез… В живых остались двое — папа и тот самый матрос. Уже темнело. С транспорта подобрали только матроса, а папу не нашли и решили, он утонул. А он был жив и до утра продержался в ледяной воде… Восемь лет он пролежал в санаториях и госпиталях. Тогда тоже говорили, что каждую весну он может умереть. Но он приехал в этот город почти здоровым, встретил мою маму и навсегда поселился здесь.