Гоар Маркосян-Каспер - Аукцион

Сейчас бы Христа —
Он бы слез с креста
И смылся.
Ведь висеть за какие-то там убеждения давно нет смысла.
Висеть, волновать, зажигать…
Бросьте!
Плакали
Ваши старанья —
Факел погаснет, погаснут все факелы…
/чтоб зря не гоняться за смолой и дровами,
Эту истину полезно бы знать заранее/

Кстати, о дровах…
На Голгофе их нарубили, но жечь не стали —
так и лежат.
Факелоносцы уходят в пожарные…
А жаль…

У судьбы человеческая психология.
Со злобным тупым упорством разжиревшей
Мещанки
Она преследует
Имевших глупость
Однажды не вцепиться когтями и зубами
В нею небрежно брошенный кусок.

И она же
Осыпает милостями тех,
Кто, нетерпеливо переминаясь на задних лапках,
Неотрывно следит за погруженной в сахарницу жизни
Ее рукой
И уж, конечно, не упустит своего…
Да и чужого.

А мы все это называем невезеньем
Или везеньем,
Мы,
Наивные,
Верующие в слепоту судьбы
И ждущие ее нечаянных подарков.

Любимых теряя,
Себя уверяем,
Что их больше нет… но всё верим втайне,
Что живы. Что дышат,
Что видят и слышат
В какой-то далекой стране.

Непойманной птицей
Надежда ютится
Под крышею сердца:
В каком-то году
Им выпадет случай —
Визу получат.
Вернутся. Приедут. Придут.

Не зная, зайдем
В пустой теперь дом…
Вдруг в щелке дверной, затемненной —
Полосочкой свет.
И тот, кого нет,
Безмолвно откроет нам дверь.

Его взглядом смерим,
Не сразу поверив,
Что это случилось… что вот за столом
Собрались к обеду…
И, значит, все беды —
Всё там, в несвершённом былом.

… Любимых теряя,
Себя уверяем,
Что их больше нет… но всё верим втайне,
Что живы, что дышат,
Что видят и слышат
В какой-то далекой стране.

Святое таинство самоотдачи,
Это тебя я жаждала, сама того не понимая, целую жизнь…
Это тебя я искала
В любви —
В великой, бредовой, ни на что не похожей любви…

Это ты — несбывшееся — толкало меня
В обманчивые объятия…
Несбыточное таинство самоотдачи,
Не мне ты было суждено…
Любовь моя —
мной же созданная,
Как огромный голодный ворон,
Летала надо мной,
Бессонный страж мой,
Хрипло каркала
Всякий раз, как я забывалась в ожидании тебя,
Невозможное таинство самоотдачи…
И чудо умирало, не родившись —
Душа моя осталась запертой,
А ключ…
Бог весть, где он валяется теперь…
Прошло два года,
Все остальные ключи из той же связки
растеряны,
розданы,
проданы,
А тот проржавевший ключ…
Бог весть, где он валяется теперь…
Наверно, он был единственным?
А ведь я могу полюбить другого —
Я свободна.
Я свободна!
Я могу полюбить!..
Кого же?
Невозможное таинство самоотдачи,
Не похоронено ли ты на том кладбище?…
Говорят там полно цветов,
среди которых нет
ни моих белых хризантем, ни моих оранжевых роз —
только охапка засохших, осыпавшихся стихов…
А новым — не взойти?
Оставшиеся на этой земле
Не в силах обнять меня всю,
Принять меня всю —
Я по крупицам раздаю себя и умираю по крупицам…
Святое таинство самоотдачи —
Бездонной, безмерной,
Неужели ты навек останешься недостижимым для меня?
Зачем же я живу тогда, зачем живу я?
Зачем это гибкое, горячее тело —
Неужели только как памятник холодной,
безжизненной,
до ужаса чужой душе?

Ни тени
Надежды.
Отдернутые шторы.
Безупречно расправленный ковер на тахте.
Усталая ночь,
уходящая из бессонного дома
в заспанный
Город…
Те же
И чужая нежность Азнавура, словно
Беженка
под залпами
Чугуно-черных пустотелых слов.

За последние четверть века
Понятия «умный» и «дурак» изрядно эволюционировали.
Прилагательное «умный» стало синонимом проходимца и карьериста,
а все,
не обделенные комплексами,
не умеющие создавать и эксплуатировать «деловые» связи,
не обученные саморекламе и упоенной работе локтями
соответственно
пополнили отряд дураков.
Некогда милые, рассеянные, непрактичные чудаки
Стали вызывать брезгливость и скуку,
А беззастенчивые проныры и ловкачи —
Зависть и уважение…

Я отношу себя к малоуважаемому разряду —
Разряду никчемных и ненавистных самим себе дураков…
Таких, как мы,
Надо распознавать
и беспощадно уничтожать при рождении,
Или — в случае недосмотра —
пристреливать при обнаружении…

А, впрочем, мы необходимы обществу —
Если б нас не было,
За чей счет
Подлинные глупцы продвигались бы по службе,
Чьими знаниями
Пользовались бы невежды,
По трупам чьих талантов
Пробивались к славе бездарности и конъюнктурщики,
Чей совестью и щепетильностью
Мостили бы себе дорогу к власти беспринципные подонки,
Кем бы руководили
Самодовольные диктаторы и диктаторишки всех мастей,
Кого бы
Ничтоже сумняшеся
Направляли
По прямому пути
Знатоки окольных…

Душа моя неисчерпаемая,
Сколько же в тебе огня?
Сколько я его растрачивала щедро и бесплодно,
А он все еще переполняет меня,
Все еще разрывает меня изнутри,
Бьется в тесные ребра,
Властно требуя исхода…

Куда же мне девать его?

Где-то в мире изнывают от недостатка тепла,
Где-то в мире умирают от отсутствия любви,
А я несу на вытянутых руках тяжелое сердце мое,
Переполненное нежностью…
Она переливается через край,
Драгоценными каплями падает на пыльную землю
и уходит в нее — в ничто…

Я пронесу сосуд сердца моего по улицам, по переулкам,
Я оставлю его на пороге дома,
Где меня ждет тот,
Кто не то, что пригубить этой нежности —
Даже руки омыть в ней не хочет…

Он предпочитает холодную воду из-под крана,
Винегрет
Из остывших остатков вчерашних страстей…

А где-то в мире изнывают от недостатка тепла,
А где-то в мире умирают от отсутствия любви,
А где-то в мире мечтают поделиться,
довериться,
согреться,
опереться —
И ведь нет плеча надежней моего…

Голубовато-серая дымка у ног и над головой…
Кто-то рассеянный
Линию горизонта
Смотал в клубок и унес…
Море
Поднимается вверх и уходит в небо.
Мир как чаша.
Мир, как чаша, переполненная…
Чем?
Где мера наших дел, добрых и злых?
И есть ли дела добрые и злые,
Или это суть две стороны одного и того же,
Две точки зрения?
Что скажешь ты, море?
Смотри, сколько понастроили пляжей и набережных —
Сотни тысяч счастливцев самозабвенно бросаются в твои объятия,
Но как исковерканы твои берега,
Сколько грязных пузырьков сыпью покрыло твои нездоровые волны…
Что скажешь ты, море?