Юрий Поляков - Золото партии: семейная комедия. Публицистика

— В своей программной статье «Зачем вы, мастера культуры?» вы говорите о губернской литературе. Книги в провинции действительно выходят, причем на высоком полиграфическом уровне. Но их художественный уровень за редким исключением вызывает оторопь. Талантливые авторы в провинции есть, но, как сказал поэт, бездарности пробиваются сами, «экономя» при этом на редакторах и корректорах. В основном они ходят по местным «олигархам» и выпрашивают деньги на издания своей «нетленки». Что делать с этим явлением?

— Это проблема непростая. Чтобы в ней разобраться, надо вспомнить о том, что прежде Союз писателей выполнял не только организационно-хозяйственные, фискальные функции, но и экспертные. И как бы мы ни относились к Союзу советских писателей, следует признать, что даже среди литературных «генералов» были если не гениальные, то крупные писатели. Тот же Михалков, Проскурин, Алексин, Марков… Они обладали достаточно высокой профессиональной подготовкой. Кроме этого, проходили совещания молодых писателей, существовали редакционные советы, которые помимо идеологического контроля осуществляли еще и профессиональный отбор. Да, молодому писателю трудно было издать первую книгу, но если она выходила, то это была качественная книга. Что касается идеологии, то она навязывалась, и писатели ее постоянно преодолевали посредством художественности. Сегодня, к сожалению, художественность ушла на второй план, главным стало то, к какому идеологическому лагерю писатель принадлежит. Идеологию не навязывают, наоборот, писатели жадно к ней припадают. Разрушено единое пространство, в котором было место и Битову, и Белову, и Искандеру. Хотя и в то время существовали западники и почвенники… И графоманская литература была всегда, но все понимали, кто есть кто. Сегодня необходимо объединение писателей в гильдию, которая защищала бы их профессиональные интересы, права на интеллектуальную собственность. Но главное — нет закона о творческой деятельности, она рассматривается как один из видов индивидуальной трудовой деятельности. Особенно это важно для провинциальных литераторов, в чем я убедился в ходе встречи с тамбовскими писателями.

— Кстати, о советской идеологии. Ваша повесть «ЧП районного масштаба», особенно после ее экранизации, стала событием. Как ей удалось обойти тогдашние «рогатки и препоны» цензуры?

— До этого, в 1980 году, я написал повесть «Сто дней до приказа», мне ее отовсюду вернули. А «ЧП» я написал годом позже, отнес ее в журнал «Юность», там ее вроде приняли, но оттуда повесть попала в ЦК, и там ее «зарубили». И вдруг в 1984 году выходит постановление ЦК партии о совершенствовании деятельности комсомола. А тогда было принято любое серьезное постановление каким-то образом художественно подкреплять. Обратились в журнал: нет ли у вас чего-нибудь критического о комсомоле? Нет, говорят… Есть, правда, повесть Полякова, но вы же сами ее запретили… А давайте, предлагают в ЦК, мы ее еще раз посмотрим, так сказать, в свете новых исторических решений. Посмотрели и сказали: а что, все правильно, давайте печатать. Позже повесть поставили в первый ряд перестроечной литературы, хотя в свет она вышла еще при Черненко…

— А что сегодня на рабочем столе писателя Полякова?

— Новый роман. Правда, если учесть, что я пишу долго, читатели смогут прочитать его в лучшем случае через год…

Александр Вампилов — главный драматург моего поколения. Спектакли, которые режиссеры наперегонки ринулись ставить, когда он погиб в ледяных волнах Байкала, вызывали чувство радостно-щемящего открытия. Увидев «Провинциальные анекдоты» в «Современнике», я был потрясен как зритель и только много позже, поработав в драматургии, попытался объяснить самому себе причины того потрясения. Чем же автор «Прощания в июле» выделился тогда, в 1970-е, на фоне многих профессионалов, пишущих для театра, чем зачаровал наши сердца? Ведь его современниками были не «братья Дурненковы» (так я собирательно именую новую драму), а блестящие мастера: Арбузов, Розов, Рощин, Друцэ, Володин, Зорин… Чем он, начинающий, по сути, провинциальный драматург, взял всесоюзного зрителя, как в ту пору выражались?

Попытаюсь ответить. С Вампиловым на сцену вернулось чувство живой меняющейся России, как-то притупленное рутинным валом отечественной и зарубежной классики, отголосками великой военной темы, премиальными страданиями совестливых советских пролетариев и драматургическими жертвоприношениями на алтарь дружбы народов, не спасшей СССР. Зритель подустал и от интеллигентной фронды, запрятанной чаще всего в лукавые вариации на вечные темы. Ну, сколько можно было срамить безусого Нерона и убивать дракона, который давно уже сам издох? Зритель хотел настоящей, заоконной России, и он ее получил от молодого драматурга из Сибири. Скажу больше: Вампилов — очень русский драматург, и это сразу заметили, так как «русскость» в ту пору на советских подмостках уже воспринималось как мягкая экзотика.

Из пьес Вампилова на сцену шагнул новый герой, что бывает совсем не часто, ведь писатель не в состоянии его изобрести. Автор может высмотреть в жизни и запечатлеть в художественном образе реальный социально-психологический типаж, еще не замеченный или не воплощенный другими. Более того, явлением литературы такой герой становится лишь в том случае, если его главным (но не единственным) прототипом является сам автор. Такова тайная природа полнокровного образа. Когда Флобер заявлял, что «Эмма Бовари — это я!» — он шутил лишь отчасти. Обычно же драматурги заимствуют типажи не у жизни, а друг у друга, как незапасливые хозяйки гусятницу. И это сразу бросается в глаза публике, но не критикам. Они как раз лучше усваивают эпигонов. Зрители сразу же узнали в вампиловских героях своих, как говорили тогда, современников, друзей-приятелей, советских интеллигентов, уставших от постылой стабильности и насильственного оптимизма. Из их душ обаятельная амбивалентность и иронический цинизм почти уже выдавили традиционную мораль и социальную ответственность, столь характерные для прежних поколений. Именно амбивалентные вампиловские герои позволили обрушить страну в 1991-ом, подобно тому, как милые чеховские болтуны довели дело до революции. И я отчетливо представляю себе Зилова, который вместо сорвавшейся утиной охоты радостно бузит на баррикадах 1991-го, а потом в отчаянии пьет горькую, когда танки в 1993 году палят по Белому дому. Кстати, способность увидеть и выловить из жизни тот человеческий тип, что станет решающим потом, за закрытым поворотом истории, тоже признак большого дара.