Франц Вертфоллен - Берлинские заметки для ветреной Штази

ГЕРБЕРТ: Франц, да у вас бурные отношения! Немногие девушки вообще могли бы похвастать, что ты их слушаешь.

ФРАНЦ: Знаешь, я вдруг открыл, что женская болтовня здорово расслабляет мозг.

ГЕРБЕРТ: Вот! А я что тебе говорил тогда на Крите? А ты мне – скачки, скачки…

ФРАНЦ: Каюсь. Надо было слушать.

ГЕРБЕРТ: Я тоже люблю милых дурочек, они, как Моцарт, замечательно создают фон. Но, значит, ты полагаешь, что дама просто хотела раскрутить тебя на деньги?

ФРАНЦ: О, что ты! Для этого нужно логическое мышление хотя бы на шаг вперед.

ГЕРБЕРТ: Она и на это неспособна?

ФРАНЦ: Ты просто её не знаешь. Жадный ребенок с атрофированной памятью. Какие тут махинации? Ну, для себя она, конечно, женщина-вамп, femme fatale, Лорелея и далее по списку. Однажды она даже объявила себя Эринией. И ни я, ни энциклопедия, которая чудом нашлась у фрау Брюкер, не смогли ей доказать, что это не есть синоним сексуальной, притягательной женщины.

ГЕРБЕРТ: Любопытный экземпляр. До гарпий она не дошла? Ты нас познакомишь?

ФРАНЦ: Нет.

ГЕРБЕРТ: Отчего?

ФРАНЦ: Дураки опасны, Герберт.

ГЕРБЕРТ: Двойные стандарты. Вам можно, мне нельзя.

ФРАНЦ: На меня компромата меньше.

ГЕРБЕРТ: Опять эти гестаповские…

ФРАНЦ: ГРОМКО ОЧЕНЬ вы рассуждаете… о том, что Вена не есть Берлин. Глупый человек – это всегда проблема. И чем невиннее и безвреднее он кажется, тем больше будут неприятности. А потом у меня выбора нет, я так и так с ней живу.

ГЕРБЕРТ: Даа, вот хозяйка у вас Эриния так Эриния.

ФРАНЦ: Фрау Брюкер что ли? Брось, она легко смягчается парой чахлых букетиков и банальщин. Забавно, что Дженни и она живут в одной квартире, ругаются в 7.10 утра и 9.20 вечера и не могут увидеть, что они идеальное олицетворение прошлого и будущего друг друга.

ГЕРБЕРТ: А ты уверен, что не хочешь съехать из этого Аида? Я тут как раз подумывал снять…

ФРАНЦ: Герберт!

ГЕРБЕРТ: Понял. Я всё понял. Это твой крест и тебе…

ДЖЕННИ: Мальчики!

Розовое существо в блестках с декадентно вычерненными очками панды кинулось на Герберта.

Взасос.

Отлепилось.

ДЖЕННИ: А вы уже познакомились! Ужас! Там такое в туалете произошло! Какая-то блондинка нанюхалась порошка до смерти! Представляете? Я такая подхожу, ну стою, жду, жду, думаю – очередь, а там, оказывается, она унюхалась, у нее сопли, слюни, кровь. Всё растекается. Представляете? Глазища закатились, первый раз такое вижу. Что, может, уже в зал?

И Моцарт продолжил играть.

ДЖЕННИ: Ну, мальчики, что вы будете? Ой, Лео, я обязательно возьму фуа гра! Франц, попробуй, это такааааая вещь! Как икра, только французское. А икру мы возьмем? А, Лео, милый, тебе надо ему вернуть деньги за вход. Я ему говорила, что ты никогда не опаздываешь, разве что у тебя кто-то умер, а он не захотел ждать на улице и заплатил. Беспокоился, что замерзну. Ну не душка? Но ты ему верни, ему нужно. А что сказали кинопродюсеры? Я знала, знала, что мне надо делать тюрбан, а ты – нет-нет, так непонятно, надо волосы показать. Я не слишком много улыбалась? А он говорит, я, когда улыбаюсь, прямо как лошадь. Вот злыдень, да? Между прочим, у меня такие зубы, что вообще ни одного кариеса, никогда!

И Моцарт продолжил.

ГЕРБЕРТ: Франц?

ФРАНЦ: Мм?

ГЕРБЕРТ: Ты хочешь о себе узнать что-то новое?

ФРАНЦ: Изнываю.

ГЕРБЕРТ: Милая Ирен…

ФРАНЦ: Ирен? Ай! Дженни, не смей марать мне штаны своими пинками!

ДЖЕННИ: Ну, какая я тебе Дженни? Ирен, Ирен Адамс, разве это так сложно запомнить? Лео, я ему каждый день говорю – Ирен, а он вцепился в это «Дженни». Наверное, оно ему просто понятней.

ФРАНЦ: Уж простите великодушно, баронесса, нас, черный люд. Боимся мы, глупые, святые имена трепать языками своими нечистыми… ну всё, всё, я не буду больше, Дж… Ирен, то есть, не хмурься. Ты восхитительна.

ДЖЕННИ: Да хватит уже.

ФРАНЦ: Нет, правда, великолепна.

ДЖЕННИ: А что это ты тогда на меня так пялишься?

ФРАНЦ: Мне хорошо просто очень.

ГЕРБЕРТ: Это ты о себе, брат, еще многого не знаешь.

ФРАНЦ: Да я и о тебе столько узнаю, господин Леопольд.

ГЕРБЕРТ: Вот это ты зря. Леопольд, между прочим, мое седьмое имя по крещению. А ты, ты вообще гастарбайтер из Чехословакии. Детство провел на печи, на речных пароходах угольщиком подрабатывал, почему-то по России побирался…

ФРАНЦ: Это вольный пересказ фройляйн моего пересказа Горького.

ГЕРБЕРТ: И вот, наконец, в поисках лучшей доли, добрался ты, горемыка, до Берлина.

ФРАНЦ: А что, крайне правдивый рассказ, иносказательный. Метафора на метафоре.

Дженни заказала всё.

Танцовщицы извивались на сцене, одетые больше светом, чем блёстками.

Одна была особенно хороша,

вязкость её движений

гипнотизировала.

ФРАНЦ: Значит, И тоскует?

ГЕРБЕРТ: Не смей! Этот номер у тебя не пройдет. Мне так удовольствие обломать, а самому к И смыться?

ФРАНЦ: Она всегда может пригласить друга.

ГЕРБЕРТ: Ты просто не понимаешь, как Ирен мне прожужжала уши этим несчастным гастарбайтером, которого необходимо куда-нибудь пристроить, потому что у него такая жизнь была тяжелая, а сам он хорошенький, прям… как там Ирен, точно – прям херувимчик.

ФРАНЦ: Херувимчик?! Они маленькие, жирные и ляхастые! Дженни, что во мне от херувимчика?

ДЖЕННИ: Глаза.

ФРАНЦ: Глаза? Герберт, у меня выпученные, заплывшие щеками глаза?! Да как ты мог польститься на такое описание? Я подозревал в тебе лучший вкус.

ГЕРБЕРТ: Нет, мне еще сообщали, что ты рисунок Брекера и скульптура Дали.

ФРАНЦ: Ну, знаешь, после херувимчика, и автомобиль Пикассо не страшно.

ГЕРБЕРТ: Нет, мне еще такое рассказали, после чего я как честный джентльмен просто не мог оставаться в стороне. Как, где, сколько раз за раз и главное – сантиметры.

ФРАНЦ: Что?!

ДЖЕННИ: Лео, душа моя, не ревнуй, это еще до тебя было. Я тебя тогда не знала. И пестрый хоровод жизни закружил меня в буйных страстях…

ГЕРБЕРТ: Ну да, мне сразу сказали, что это было из жалости.

ФРАНЦ: Из жалости?! Ко мне?! Дженни! Я тебя пальцем не тронул!

ДЖЕННИ: И, может быть, зря. Но я-то знаю, как было.

ФРАНЦ: Ты о каком «было» вообще? Я, наивный, полагал, что наши самые эротические переживания, это когда ты, налопавшись десертов, присылаемых мне Амалией, бессвязно нашептываешь мне на ухо бесконечные любовные похождения какой-то несуществующей нимфоманки, окрещенной Сиреной.

ДЖЕННИ: Бла-бла-бла, я уже вообще не понимаю, о чем ты говоришь.

ФРАНЦ: Дженни, как было?! Я что был бессознательный труп?

ГЕРБЕРТ: О, нет, судя по первоисточнику, тот чех был очень даже живёхонек и, я бы сказал, акробатичен.

ДЖЕННИ: Мальчики, порядочные люди не обсуждают такое с дамами.

ГЕРБЕРТ: Франц, это Эриния. Оставь надежду…

ДЖЕННИ: Вот! Вот, видишь! А я ему говорила, что Эриния просто не может быть плохим словом, а он мне доказывал, что это чучело пучеглазое. Лео – барон, он знает лучше, смирись. Правда же, родной, что Эриния – это такая жгучая брюнетка, такая женщина-вамп… Что?