Сергей Ермолинский - Синее море

Н а с т е н ь к а (ползая на коленях) . Стой ровно, а то опять оборву. (Возится с оборкой.) Любонька, а помнишь, как мы играли в подкидные дурачки? Ты, я, Женечка и Андрей Николаевич?

Л ю б а. Разве и Андрей Николаевич?

Н а с т е н ь к а (смеется) . Ну да, будто не помнишь! Прошло всего три года… Ах, Люба… и ты совсем не переменилась! Это я стала дылдой. (Продолжает возиться с оборкой.)

Л ю б а. Вот здесь еще подшей.

Н а с т е н ь к а (подшивает) . Женечка о саде мечтал и о путешествиях. О Крыме рассказывал, о Черном море…

Л ю б а. Да. Когда заболел, его в Крым возили.

Н а с т е н ь к а. Он там пробыл три месяца, вернулся и рассказывал. Он привез оттуда целлулоидные шарики, деревянные лопаточки. Назывались пинг-понг. Мы играли. Помнишь?

Л ю б а. Помню.

Н а с т е н ь к а. А потом он стал совсем больной, лежал, раздражался и, чуть что не так, кричал на тебя. Ты плакала и стала как тень.

Л ю б а. Ты что говоришь?

Н а с т е н ь к а. Я сказала? Он был больной, Люба, и я тебя жалела.

Л ю б а. Разве ты знаешь, какой он был? Не смеешь ты!

Н а с т е н ь к а. Это же не я, Любонька, это язык сам болтает.

Л ю б а (думая о своем) . А в шарики от пинг-понга сейчас играет Витюша. Он в них дырочки просверлил. (Вздохнув.) Ты не знаешь, как Женя хотел, чтобы мы в Крым поехали, к морю.

Делает шаг, осматривает себя, поправляет волосы. Настенька ползает за ней, не поднимаясь с колен, потом останавливается и всплескивает руками.

Н а с т е н ь к а. А ведь уедешь ты, уедешь!

Л ю б а. Глупости. Где может быть лучше, чем у нас?

Н а с т е н ь к а. Правда. Но ты уедешь не в Крым, а в Ташкент! Ох, как интересно, Любонька! Пройдись, пройдись…

Л ю б а (перед зеркалом) . Ужас. Вырядилась. (Идет по комнате.) Вырядилась, вырядилась. (Но ей весело. Она останавливается, важно закинув голову, потом идет торжественно и церемонно кланяется.) Здравствуйте, Андрей Николаевич, я очень рада…

Н а с т е н ь к а (восхищенно) . Люба!

Л ю б а (играя) . Вот и Настенька. Вот видите, какая дылда стала.

Н а с т е н ь к а (в упоении) . Ой!

Л ю б а (продолжая игру) . Входите. Я вас ждала…

Входят д е д С а б у н о в и А н д р е й Н и к о л а е в и ч, высокий, красивый человек с седыми усами, в кожанке.

Ошарашенная Люба застывает.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Любовь Никитична… Люба, ахнув, убегает прочь, скрывается за перегородкой.

С а б у н о в. Опять Настька что-то выдумала. Она вечно устраивает. (Настеньке.) Возьми пальто, повесь на гвоздь и убирайся отсюда.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Я боюсь, что не вовремя я…

С а б у н о в (грозно) . Как — не вовремя?

Н а с т е н ь к а. Нет, что вы! Мы как раз специально вас ждали! То есть я хочу сказать… Люба с утра дома. Я сказала? Люба сегодня выходная, днем бегала на рынок, потом торопилась платье починить, а тут ни с того ни с сего вы свалились, просто кошмар. Господи, что я… (Убегает.)

С а б у н о в. Ну? Видал! Это вот и есть ивашинская порода, мелкая рыба. Я всех своих так делю: на ивашинских, это по жене, и на своих — на сабуновских. А то еще у меня перчихинское отродье есть — Елизавета, жена моего старшего, но эта не в счет. Старика-то Ивашина знавал?

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Нет.

С а б у н о в. Кондуктора Ташкентской железной дороги? Отца моей жены Голгофы? Ну, да ты молодой, где тебе. А был он вылитая Настька: суетливый и дурак. И здоровье не то. Я считаю, он моего Алексея чахоткой наградил. Рядом с ним Сабуновы как огромные дубы. Мой отец женился вторично, когда ему стукнуло семьдесят лет. А в семьдесят пять он свернул челюсть товарному кассиру станции Туркестан, когда тот сунул ему взятку.

Появляется Л ю б а. Она в своей обычной аккуратной железнодорожной курточке.

Л ю б а. Отец позабыл, что вы давно знаете все истории про Сабуновых.

С а б у н о в. Про кассира он не знает.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч (улыбнулся) . Знаю.

С а б у н о в. Ну, тогда не знаешь, почему я свою жену прозвал Голгофой. Это из священного писания и обозначает — высшие муки.

Л ю б а. Так ведь тогда вы для нее были Голгофой.

С а б у н о в. Жена всегда Голгофа. Понимать надо. (Андрею Николаевичу.) Не унывай, Андрюша. Я пошел. (Идет к двери.) И соображай! Люба у меня «сабуновская», не «ивашинская». Не мелкая рыба. И ты давно уж в нашем доме свой. (Хитро подмигнув, ушел.)

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Постарел Никита Федорович.

Л ю б а. Вы давно у нас не были, чуть не с самой войны.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. В июле сорок первого. Время какое! Фашисты у Волги, к Кавказу подобрались. Из Баку — один путь — наша дорога. Минуты свободной не остается.

Л ю б а. Я знаю. И у нас тоже, а ведь раньше — на что тихо жили.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Да. Но вот все-таки приехал.

Молчат. В дверь просовывается Г а л и н а В а с и л ь е в н а.

Г а л и н а В а с и л ь е в н а (шепотом) . Что? Гости?

Н а с т е н ь к а (делает страшное лицо) . Идите, идите, не до вас.

Утаскивает ее. Люба наливает вино и ставит тарелку перед гостем.

Л ю б а. Прошу вас, угощайтесь. Бедно у меня. Кручусь целый день, так что по домашности не успеваю.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Я думаю, что теперь больше, чем когда-нибудь, семья должна быть.

Л ю б а. Я согласна.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Без семьи человек ноль. Вот и я мыкаюсь, ни к чему не пристал.

Л ю б а. Я понимаю, хотя у меня Витюша, да и Настенька тоже, а вы одни.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Конечно. И к тому же вы в своем одиночестве крепко на ногах стоите. Витюшку, может, и напрасно взяли, но честь вам, Любовь Никитична.

Л ю б а (улыбнулась) . Говорить нечего, немало терплю я с ним. Вроде бы и обуза он. А на самом деле — какая обуза? Нет, правда, сколько радости! Как ни устану, а помню, должна я быть на высоте. Витюша растет у меня, знаю — ради чего живу… Фу ты, расхвасталась. Что ж не угощаю вас! Выпейте, прошу вас.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Так ведь разве хвастаетесь? (Поднял рюмку.) За ваше счастье пью.

Л ю б а. А я не знаю, где оно — счастье? Может, оно и есть уже у меня, а может — будет?

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Безусловно, будет.

Л ю б а (опуская глаза) . Знаю только — надо жить коли не для себя, так для малого, для него.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч. И для себя, и для него. (Пьет.)

Молчат. Высовывается Н а с т е н ь к а и тотчас скрывается.

Я писал Никите Федоровичу, что заеду и буду говорить с вами.

Л ю б а (тихо) . Я письмо это прочла.

А н д р е й Н и к о л а е в и ч (улыбнувшись) . Тогда нечего и добавить. Решайте.

Л ю б а. Я… я… думала… (Закрывает лицо руками.)

Не вытерпев, снова высовывается Н а с т е н ь к а, Андрей Николаевич не видит ее. Молча закусывает.