Сергей Ермолинский - Синее море

В а с е н а (вылезая из-за стола и крестясь) . Пронесло!

П р о х о р. Фу-ты, батюшки! Чтоб ему околеть! Чтоб у него руки отсохли!

Слышен стук в окно. Прохор и Васена тотчас приседают. Надя подходит к окну. В окне показывается м е л ь н и к.

М е л ь н и к. Э! Барышня! Ну-ка!

Н а д я (открывая окно) . Что вам еще?

М е л ь н и к. Ты вот что, передай своему… Я людям зла не желаю. Но пущай не сует нос в чужие дела. Пущай умней будет. Аблокатством-то ему заниматься запрещено. Гляди, прикинут лишний годок ссылки, а? Так что куда как лучше — по душам да по совести. Пущай сидит, не суется, а мы ему — вот!.. (Выкладывает на подоконник несколько ассигнаций.)

Н а д я. Уберите деньги! Сейчас же уберите!

М е л ь н и к. Чертов дом! (Сгреб деньги и исчез за окном.)

П р о х о р (очень расхрабрился) . Мобыть, запрыгал, как селезень на солнышке!

В а с е н а (Наде) . Эвон сколько шуму с нами! Так что мы пойдем. (Подошла к ней.) А что приехали — хорошо. Ой, хорошо как! И стужа, и нужда нипочем, коли вдвоем… Дай-то бог!.. Пошли, мужики!

П р о х о р. Это вот да, в разумении обстоятельств…

Они прощаются и уходят.

Б о р о д а т ы й м у ж и к (уходя, Наде) . Хрупконькая, погляжу… а могешь…

Все ушли.

Н а д я (одна, про себя) . Могешь?..

Входит Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Отодвинув стопку книг, кладет на стол перчатки и еще какие-то мелкие вещи.

Книг трогать нельзя.

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Да, да. И курить тоже.

Н а д я. Как странно. У меня такое чувство, как будто все в этой комнате мне знакомо. У него так же было в Питере. Книги, рукописи. Интересно, с кем он здесь играет в шахматы?.. Но он очень много сделал. Когда он пишет мелко-мелко, значит, он увлечен. По-моему, больше половины книги готово. Он начал ее в тюрьме. Ты почему молчишь? А как тебе понравились его визитеры?

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Да, он человек не похожий на других.

Н а д я. Вокруг него всегда люди. Он бывает резок, а люди его любят. Может быть, потому, что он о них думает?

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Наверно.

Н а д я. Знаешь, на допросах он держался так, что они ничего узнать не могли. А ведь это касалось нас всех, кто был тогда арестован.

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Да, я знаю.

Н а д я. Из тюрьмы он ухитрялся писать нам. Среди арестованных были такие, у кого не было родных. Тогда он организовывал им «невесту».

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Что?

Н а д я. Назвавшись невестой, можно было прийти на свидание, принести что нужно…

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. А, да! Штуки с невестой, как сказал тот жандарм. Но сейчас-то у вас не это?

Н а д я. Конечно, совсем другое, и ты это знаешь.

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Разумеется, знаю, но я не могу не думать о том, что разлука у вас была долгой, очень долгой, и ведь ты его после ареста не видела?

Н а д я (улыбнулась) . Но мне кажется, меня он видел.

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Это каким же образом?

Н а д я. Помнишь, когда я каждый день надевала свою лучшую шляпку и куда-то уходила?

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Помню.

Н а д я. Это я ходила на свидание. Он написал мне из тюрьмы, что, когда его выводят на прогулку, из окна коридора виден угол Шпалерной. Он сообщил час, в какой его обычно выводят, и я стояла в этот час на углу. А знаешь, как мне он писал? Молоком.

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Молоком?

Н а д я. Представь себе! Молоком над строчками книги, которую возвращал на волю. А я проявляла написанное на свечке или на лампе. Этот фокус показывала ему в детстве мама. Но написать в камере тайно было очень трудно…

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а (думая о своем) . Все-таки непонятно. Насколько я понимаю, вы обо всем договорились. Ты послала ему несколько телеграмм. Значит, он знал, что мы едем и когда приезжаем, а его нет, он почему-то уехал на охоту…

Н а д я. А как здесь доставляют телеграммы? К сожалению, это нормально, и к таким недоразумениям надо привыкать.

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Вы оба удивительные люди. Что бы ни случилось, у вас все хорошо или по крайней мере нормально. Вот и из тюрьмы ты писала мне записочки: «Я здорова, все идет нормально».

Н а д я. Все и шло нормально.

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. А весь Питер шумел, когда курсистка Ветрова, не выдержав тюремных издевательств, сожгла себя в камере.

Н а д я. Но это был исключительный случай, мама.

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Да, но он произошел в то самое время, когда ты была в одиночке и тебя таскали на допросы. И его тоже.

Н а д я. Мы были готовы к тому, что нас ждет.

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. О да, я уважаю вашу выдержку. Но разве можно все построить на выдержке, на чувстве обязательства, на долге? Можно ли на этом искусственно склеить совместную жизнь?

Н а д я. Искусственно ничего нельзя склеить.

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Конечно, это так, иначе разве бы ты поехала? Но ты волнуешься, нервничаешь, я вижу, и это передается мне…

Н а д я. Мама, как же я могу не волноваться? И конечно, я нервничаю. Было бы дико, если бы я была спокойна. Для меня все, все решается сейчас! Неужели это надо объяснять?

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Разумеется, нет… Но я не это хотела сказать!

Н а д я (вдруг) . Ой, Володя бежит!

Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а (взволнованно) . Да, он, он!

Н а д я. Он бежит, распахнув куртку, как сумасшедший! Иди задержи его, чтобы я привела себя в порядок, потому что я могу сейчас заплакать, потому что я могу сказать не то, совсем не то… Иди, умоляю тебя…

Елизавета Васильевна торопливо выходит. Надя одна. И кажется, что время тянется невыносимо долго. Может быть, громко тикают деревенские ходики, как бы подчеркивая это. Потом распахивается дверь и вбегает В л а д и м и р И л ь и ч.

В л а д и м и р И л ь и ч. Надя!

Н а д я (резко повернулась к нему) . Мои телеграммы! Видишь, вот мои телеграммы!..

В л а д и м и р И л ь и ч. Ах, почтарь! И ведь какая досада! Я уже представлял себе, как я выеду к тебе навстречу…

Н а д я. А вдруг мы бы разминулись?.. Ты… какой-то другой стал…

В л а д и м и р И л ь и ч. Другой? Нет! Ну, смотри — разве не такой, как был?

Н а д я. Потолстел… Честное слово, потолстел.

В л а д и м и р И л ь и ч. Еще бы! Гуляю, охочусь. Воздух — сибирский. После предварилки-то! А вот ты плохо выглядишь.

Н а д я. Ничуть. Это после дороги.

В л а д и м и р И л ь и ч. Нет, плохо, это никуда не годится!

Н а д я. Не преувеличивай, пожалуйста. Не так плохо. (Торопливо.) А как Глеб? Как Старковы?

В л а д и м и р И л ь и ч. Кржижановские по-прежнему в Теси. Это от нас совсем недалеко. С Глебом я по переписке играю в шахматы. А Старковы недавно перебрались в Минусинск. У Тони дочка родилась.