Сергей Ермолинский - Синее море

С е р е ж а (резко повернувшись) . Перестаньте! Сегодня ночью на спусках к Заречью Миша Яловкин убил Волковича.

А н я (вскрикнув) . Что?

Т е т у ш к а М и л а. Ах, не надо бы, не надо бы сейчас говорить… (Присела на краю стола и закрыла лицо руками.)

Ш е в ч и к. Вот вам!.. Валерка Конюс… Слухи…

С а м а р о в - С т р у й с к и й (нервно) . У вас вечно. Нельзя же так, Шевчик.

Ш е в ч и к. А вам-то что? С вас как с гуся вода.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Нет, дорогой мой, я чувствую беду не меньше, чем вы. Товарищи! Революция не щадит. Ее закон суров! Людмила Яковлевна, Анна Дмитриевна, если бы хоть чем-либо я мог помочь вам, я бы с радостью… Видит бог, этих людей я видел лишь мельком… Сергей Тимофеевич, но ведь это же был ваш друг!.. Как же так, как же так? И что я могу сказать товарищу Круминю в вашу защиту, что?.. Где моя шляпа? Вот моя шляпа. О боже мой… (Суетясь, уходит.)

С е р е ж а. Крыса.

С а м а р о в - С т р у й с к и й (неожиданно возвращаясь) . Мне послышалось, что кто-то сказал «крыса»?

С е р е ж а. Это я сказал. И могу объяснить.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Нет, позвольте, объяснять буду я! Итак, я — крыса? Схватил, так сказать, шляпу и кинулся спасать себя из этого зачумленного дома?.. Именно так! Но — почему? Потому что я живой, а не мертвец! Потому что у меня не рыбья кровь! И не с тонущего корабля я бегу, нет! Я остаюсь на живом корабле, который плывет дальше, и его кидает из стороны в сторону, и бог знает, что еще с ним будет! Я этого не испугался! Нет! Когда русский актер убегал от своего времени? Милостивый государь, я русский актер, я живу, и я останусь живым навеки! Честь имею. Руку! Руку!

Все сидят, не двинувшись, и он уходит.

А н я. Сумасшедший. Все сумасшедшие. Цирк.

Т е т у ш к а М и л а. Оставьте посуду, Аня. Одну и ту же чашку вы перетираете десять раз.

А н я (Сереже) . Господи, неужели это правда? Не верю, не верю. Да, Митя был в меня влюблен. Был, был. Я это знала. Однажды он очень поссорился с Мишей. Я даже не заметила, из-за чего. Ах, да. Миша начал декламировать что-то из «Анатемы». «Где истина, где истина, где истина, не камнями ли она побита, не во рву ли зарыта она…» А Митя стал над ним насмехаться, ну, знаете, как он умел…

С е р е ж а. Не надо, Аня.

А н я. Господи, неужели и Миша был влюблен? С ума сойти…

С е р е ж а. Я говорю — не надо, Аня. То, что вы говорите, не имеет ни малейшего отношения к тому, что произошло.

А н я. А по-вашему? Что по-вашему? Из-за чего это произошло? Не смеешь ты, не смеешь!.. Я пока еще не твоя жена!

Т е т у ш к а М и л а. О, боже мой! (Шевчику.) Пойдем, Костик. Это не юность, это бог знает что!..

Шевчик и тетушка Мила ушли.

А н я (продолжая) . Ты можешь грубить сколько хочешь, да еще при всех! А я могу зареветь, потому что только одна я знаю. В последний раз, когда Митя был у меня, он был грустный и какой-то особенный. А когда ушел, я увидела листок. Он оставил записку. Он написал — помню почти дословно: «Я нарочно держусь как циник, потому что презираю всех девчонок, кроме тебя. Но ты обо мне не смей так думать, потому что если я тебя поцеловал тогда в саду, то это совсем по-другому. Знай это, помни!» У меня сжалось сердце. Боже мой, он был так печален! Он словно чувствовал, словно чувствовал! И я чуть не побежала за ним! (Смотрит на Сережу.)

Отвернувшись, он молчит.

Да! Жалею, что не побежала. Жалею! Потому что никто так не поражал меня, как он…

С е р е ж а. Помолчи.

А н я. Не буду молчать, не хочу, не стану! Теперь ясно, я была влюблена в него! И целовалась, да — целовалась!

С е р е ж а (с трудом) . Зачем ты говоришь мне об этом?

А н я. Потому что… потому что…

С е р е ж а. Особенно сегодня, сейчас?

А н я. Может быть, никогда не сказала бы, а сейчас говорю и буду говорить!..

С е р е ж а. Раз в жизни не думай о себе. Хоть раз не думай, что все только и вертится вокруг тебя. Так не вертится, не вертится!.. Если бы просто ревность… Но есть, оказывается, вещи гораздо более важные. Есть вещи, когда надо пересмотреть всего себя, свое поведение и поступки и оглянуться вокруг, чтобы понять, как и зачем люди живут и сам ты чего стоишь и куда идешь.

А н я. А я, значит, по-твоему, не способна на это?

С е р е ж а. Нет у тебя никакого горя. Выдумываешь.

А н я (горестно) . Цирк… Реветь, реветь хочу! Я думала, что ты мне друг!

С е р е ж а. Я был тебе другом.

А н я. Был? (Словно опомнившись.) А теперь?

С е р е ж а. Не знаю.

А н я (растерянно) . Не смей говорить — б ы л! Ну… может, я что-то немножко выдумала… ну, глупо… преувеличила, пересолила… Сережечка, а ты вообразил? Бог знает что вообразил…

С е р е ж а. Сейчас другое, Аня. Неужели не понимаешь?

А н я. Что другое?

С е р е ж а. Может быть, когда-нибудь смогу объяснить.

А н я. Нет, говори сейчас! Не смей молчать! Не смей!.. Что-то ничего не соображу… Ты скоро уезжаешь? Да?

С е р е ж а. Да, скоро.

А н я (упавшим голосом) . Боже мой, я так привыкла, что ты есть.

С е р е ж а. Наверно, привыкла.

А н я (как во сне) . Где бы ты ни был, а ты есть. И ты — мой. Какая бы я ни была…

С е р е ж а. Конечно, привыкла. Чересчур привыкла. Помнишь, как я вошел в тину и ты смеялась надо мной, а я был счастлив?

А н я. Значит — потеря? Тебя тоже нет? Еще одна потеря?

С е р е ж а. Все важно в жизни, потери тоже. Без этого мы стали бы окончательно черствыми и слепыми.

А н я (теперь она может зареветь всерьез) . Я была слепой?

С е р е ж а. Не знаю. Сама подумай.

А н я. А ты сможешь — без меня?

С е р е ж а. Трудно. Ты всегда была здесь. (Показал на сердце.) Выдолблено что-то внутри, и сразу нечем заполнить. Дыра. Но это пройдет. Трудно без Мишки, ты не обижайся. Я уверен, с ним поступят справедливо, но, может быть, я никогда больше с ним не увижусь.

А н я (в ужасе) . То есть как это?

С е р е ж а. Ладно, не будем об этом.

А н я. Ты понимаешь, о чем говоришь?!

С е р е ж а. Я все понимаю. Не будем об этом. Вот еще что… Когда я уеду, обещай заходить к старику Волковичу, он остался совсем один.

А н я. Мне? К отцу Мити?

С е р е ж а. Да, к отцу Мити.

А н я. Сойти с ума.

С е р е ж а. Нас было трое — Митя, Миша и я — три мушкетера. Когда-то мы поклялись в вечной дружбе. Мы ножом полоснули каждый по своей руке, обрызгали кровью кончики наших детских шпаг, склонились голова к голове и прикоснулись к ним губами. Клянусь, дружба наша была бы на всю жизнь.

Резко, так что можно было вздрогнуть, бухнул колокол у ближней церкви, у Георгия за лавочками, и тотчас словно бы проснулись, отзываясь одна за другой, и суетливо затеребенькали звонницы во всех концах города.