Сергей Ермолинский - Синее море

А н я. Христос воскресе!

Сережа сердито наклонил голову.

В детстве я обожала пасхальную ночь. А ты? У нас в доме пахло куличами. А у вас?

Сережа молчит.

(Совсем тихо.) Христос воскресе, Сережа.

Торопясь, выходит празднично одетая т е т у ш к а М и л а, и за ней спешит Ш е в ч и к. Он несет прикрытый салфеткой кулич.

Т е т у ш к а М и л а. Сумасшедшие часы! Что делается с часами? На сколько переводить? Опять?

Ш е в ч и к. На два часа, я же сказал.

Т е т у ш к а М и л а. Зачем торопят стрелки? Зачем путают стрелки? Ничего не пойму! Я так и знала — то мы рано, то мы опаздываем… Господи Иисусе, несчастья только от бога. Люди не виноваты. Осторожно, Костик, уронишь кулич. Поставь на стол. Вот сюда. Это тебе куличик, Сережечка. Его и Миша любил. Миша, Миша… Боже мой… Мы уходим в церковь. Костик!

Ушли.

А н я. У нас была одинаковая пасха и одинаковое рождество. Зиму — помнишь? Падает снежок, вечереет. Мы идем на каток. На катке духовой оркестр играет старый вальс. Как сегодня. В городском саду. Офицеры катаются с барышнями, и гимназисты-старшеклассники… А я еще маленькая. Я еще только с девочками. Помнишь? Ну, ответь, пожалуйста. Ну, ответь…

Сережа молчит.

«Бабэоми пелись губы, ваэоми пелись взоры…» Запомнила, видишь, запомнила?

Окно озарилось взлетевшим белым заревом.

Фейерверк.

С е р е ж а. Это в городском саду.

Молчание.

А н я. Ты слишком много думаешь.

С е р е ж а. Да.

А н я. Больше ничего не скажешь?

С е р е ж а (ему больно на нее взглянуть, смотрит в зал) . Больше ничего.

Колокола затихают. Далеко, далеко, далеко духовой оркестр играет старый вальс.

Т е м н о

1971

А к т е р, исполняющий роль Блока.

Р е ж и с с е р, именуемый актерами высоким званием Мастер.

А л е к с а н д р Б л о к.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а М е н д е л е е в а (Люба).

С е р г е й С о л о в ь е в.

А н д р е й Б е л ы й (Борис Николаевич Бугаев).

М а р и я, молодая девушка.

Д е л ь м а с Л ю б о в ь А л е к с а н д р о в н а (Кармен).

Е в г е н и й П а в л о в и ч И в а н о в (Женя).

1-й м а т р о с.

2-й м а т р о с.

В «БАЛАГАНЧИКЕ»:

П ь е р о.

П р е д с е д а т е л ь.

П е р в ы й м и с т и к.

В т о р о й м и с т и к.

Т р е т и й м и с т и к.

К о л о м б и н а.

А р л е к и н.

П а я ц.

В МЕТЕЛИ:

П и с а т е л ь в б о б р а х.

Ч е л о в е к в к р ы л а т к е (он же Евгений Иванов).

В о л о х о в а Н а т а л и я Н и к о л а е в н а.

П р о х о ж и е, п р о с т и т у т к и.

В ИНТЕРМЕДИИ «КАНАТОХОДЦЫ»:

1-й к а н а т о х о д е ц (Писатель в бобрах).

2-й к а н а т о х о д е ц (Критик, знающий толк в том, что нужно).

П ь е р о и П а я ц (те же, что в «Балаганчике»).

В «ДОМЕ ИСКУССТВ»:

П и с а т е л ь в о б л е з л ы х б о б р а х (тот же).

П о э т в о б м о т к а х.

Д е в и ц а с б а н т о м.

П о э т - и м а ж и н и с т.

П о э т ы, п о э т е с с ы, д е в и ц ы, д а м ы, п о ч т е н н ы е с т а р и ч к и и с т а р у ш к и. К р а с н о а р м е й ц ы и д в а м а т р о с а.

«Люди» и «маски» живут рядом, вплотную. «Маски» несколько шаржированы, в гримах и костюмах. Действие протекает непрерывно, время, как и место действия, меняется свободно, мы угадываем это лишь по деталям.

Многие персонажи («маски») могут исполняться одними и теми же актерами. Такая трансформация как нельзя более в духе спектакля, и тогда в финале, прощаясь со зрителями, актеры, каждый в своей манере, разоблачают этот маскарад.

И еще: не вздумайте цепляться за отдельные хронологические вольности. Они вполне допустимы в такого рода произведениях. Это отнюдь не «документальная драма», не «монтаж писем» и т. п. Это — пьеса, в которой использованы самые противоречивые сценические ходы и приемы. Ссылок на источники (а их было много) нигде не делается. Автору нет нужды щеголять ученостью, он не намерен писать диссертацию. Автор — театральный сочинитель, только и всего.

Юность — это возмездие.

В глубине еще не освещенной сцены двигаются тени — по-видимому, рабочие. Они возятся возле декораций, что-то прибивают, укрепляют. А сбоку, высвеченные лучиком из суфлерской будки, сидят Р е ж и с с е р и А к т е р, в дальнейшем играющий Блока. Режиссер обращен лицом к публике, а Актер сидит спиной.

А к т е р. Мастер! Я испуган. Я не могу.

Р е ж и с с е р. Пустой разговор и несерьезный. Вы актер или кто?

А к т е р (сумрачно) . Актер.

Р е ж и с с е р. Тогда о чем раньше думали?

А к т е р. Месяцами ходил, мучился, вы же знаете.

Р е ж и с с е р. Все мы мучились. Поздно, голубчик. (Рабочим.) Что вы делаете? Эдак у вас все завалится. Что там у вас с пандусом? (Актеру.) Невозможно работать. Непрофессиональные рабочие сцены. Непрофессиональные актеры. И где чувство ответственности? Неврастеники, истерики.

А к т е р. Я не истерик. Именно потому, что у меня есть чувство ответственности, именно потому я так и говорю.

Р е ж и с с е р. Лжете. А вчера что говорили?

А к т е р. Вчера мне казалось…

Р е ж и с с е р. Вчера казалось! С каким бы я удовольствием вышвырнул вас отсюда!

А к т е р (ревниво) . А кто меня заменит?

Р е ж и с с е р. Любой! Любой, у кого есть магия заражать воображением не только себя, но и зрителя.

А к т е р (шепотом) . Послушайте, но я же на него не похож.

Р е ж и с с е р. Мало, мало похожи.

А к т е р. И по существу я совсем другой человек.

Р е ж и с с е р. Вздор.

А к т е р. Господи! Я преклоняюсь перед ним! Вспомните его прекрасное лицо, лоб, каштановые волосы. Он весь как будто из мрамора…

Р е ж и с с е р. Памятник мне не нужен. Похлопайте его по плечу. (Всматривается в Актера.) Грим?

А к т е р (с надеждой) . Вы думаете? Попробовать?

Р е ж и с с е р. А! Ну, пожалуй, чуть-чуть. Для обывателей. (Вскочил.) В дни молодости нашего театра, в первые бурные годы революции, в дни нашего фантастического рождения мы верили в магическую силу актера! Мы мечтали о поэтическом театре! И сегодня для меня не просто спектакль, а воспоминание юности, может быть, последняя встреча с ней! Но для вас, дурачок мой, для вас — разве не открылся целый новый мир взбудораженных мыслей и чувств, сейчас уже не всем понятных? И я вручаю их вам! (Обнял его.) Вам! Вам!

А к т е р (чуть отстраняясь) . Вы не по годам восторженны, Мастер! И я боюсь уже не за себя, а за вас… Не вы ли еще недавно сокрушались, что пьеса наша разваливается на куски?