Геннадий Васильев - Частная коллекция. Стихи, рассказы, пьесы

Утробный рык мотора под капотом
придет на смену свисту поездов.
Нам предстоит нелегкая работа:
далекий путь. Я к этому готов.

Все будет так, как мы с тобой решили.
Глянь – над дорогой радуга дрожит.
Мы будем жить – как будто бы не жили.
Мы будем жадно, очень жадно жить.

Колесный стук – мелодия простая.
Шуршанье шин – симфония пути.
Далекий путь. Я вижу – ты устала.
Притормози. За руль меня пусти.

Все будет так, как мы с тобой хотели.
Еще метели дышат далеко.
Еще клюют рябину свиристели
и продается козье молоко.

Еще не виден иней на ресницах,
еще тепло, октябрь, хороший день.
Все будет так, как нам с тобой не снится.
Шуршанье шин – и на асфальте тень.

Ну, девки, давайте-ка вздрогнем,
давайте-ка выпьем со мной.
Мы в жизнь упираемся рогом,
а жизнь нас ведет на убой,
на бойню, на мокрое дело,
чтоб душу из тела изъять.

Устал я, мой друг. И предела
усталости мне не видать.

Я выгляжу фигой сушеной
и вяленой смоквой гляжусь.
Вопросов полно нерешенных,
и я их решить – не решусь.

Давайте же выпьем! Иного
пути нам – увы! – не дано.
Не ново? И правда, не ново.
Вино? Ну, а что же? Вино!

Друг прелестный, дремать нам некогда!
Посмотри: отражен в воде
свежий блин, испеченный пекарем
на небесной сковороде.

Мне его не выловить неводом,
мне не взять его на уду,
не подать на блюде, как невидаль,
как невиданную еду.

Свежий блин отливает золотом.
Отраженье в реке течет…
Для чудес мы уже не молоды.
Но ведь кто-то же их печет?

Копить уже поздно. Я трачу привычно и щедро.
Раздаривать проще, чем что-то припрятать и думать,
что эти сокровища будут служить тебе вечно.
Да что тех сокровищ? Рублей на стеклянную брошку,
таланта на книжку-другую… ну, может, на третью.
Его-то и трачу, и щедро делюсь, без оглядки.

Но главная ценность, с которой и не с кем делиться
(и было бы с кем – так не стал бы): вечерние свечи.

Мы цедим с тобою вино под простую закуску,
читаем ли книги иль просто ведем разговоры.
От наших с тобой разговоров колеблется пламя,
согласно свеча оплывает. Светлы ее слезы.
Задумчиво музыка вторит, на пламя похожа.

И кошка сидит на коленях – сокровище наше.

Любимая, прости меня за все.
Не назначай мне раннего ухода.
Декабрь парит. В таком смятенье года
я чувствую себя, как новосел.

Декабрьский снег еще и рыхл, и бел,
но, как весной, бегут, подтаяв, воды.
И жмутся в стаи символы свободы,
декабрь гоняет белых голубей.

Зима такая – нет зимы совсем!
Декабрь грозит всемирным потепленьем.
И дворник долбит наст с остервененьем
и снег гребет, и думает: «Зачем?»

Плывут по речке льдинок пятаки.
Дивятся рыбы: «Вот зима иная!»
И я иду, и талый снег сминаю,
и сочиняю странные стишки.

Зима такая! Дворник сам не свой,
колотит лед и думает о важном.
…Прости меня. Все сбудется однажды.
Зима когда-то кончится весной.

Мы едем так, как будто бы мы знаем,
куда нам ехать. Солнце крутит круг.
Я так веду себя, как будто занял
большой кредит. Отдам его не вдруг.

Большой кредит на сильную машину!
На круглый руль, на синий силуэт.
И вот мы едем, шинами шуршим мы,
то ближний жжем, то – реже – дальний свет.

Мы едем так, как будто точно знаем:
там, вдалеке – и слезы, как вода.
И дальним светом встречному мигаем —
мол, ты оттуда? Ну, а мы – туда.

Отдать кредит получится не скоро.
Зато вольны мы в выборе пути.
Какая мощь под кожухом мотора!
Какое солнце путь нам золотит!

1
Сижу один, и выпить не с кем.
И что же делать мне – скажи?
Моя фигура – вроде нэцкэ:
толста, и брезжит, и брюзжит.

Ее б поставить в токономо,
укутать тело в кимоно!
А я сижу, как дурень, дома.
Как нэцкэ. Как окимоно.
2
Я привез тебе когда-то
из Киото кимоно.
Ты его совсем не носишь.
На фига тебе оно?

И лежит оно без дела,
как китайский гель «ФуКе».
Я-то знаю: ты хотела,
чтобы я привез саке.

Моросит по-утреннему: редко.
Белый тополь смотрит свысока.
Желтая корявая монетка
прячется в кудлатых облаках.

Я иду. Мне зонтика не нужно.
Лоб упрямый дождик освежит.
Ты сидишь у зеркала. А в лужах
этот город утренний лежит.

Пузыри на лужах – как подростки.
Серый шелк на небе… Не беда!
Ты киваешь зеркалу: «Все просто!
Дождь пройдет – настанут холода.

Белый тополь обнажит суставы,
бахрома украсит провода…»
Я тебя любить не перестану.
Дождь и снег – они не навсегда.

Лес отряхнулся – и замер.
Стало прозрачно и звонко.
Осень глядит в нас глазами
ребенка —

кротко, светло и наивно.
Осень беспечна, хотя и
с грустью повенчана, ибо —
октябрь.

Первый ледок по дорогам.
Бабье окончилось лето.
Осень дарована Богом —
поэтам.

Вот и Покров. В небесах же —
снова и чисто, и сухо.
Тихо. Ничто не касается
слуха.

Солнце оранжевой цедрой
сдобрит Покров календарный.
Я задыхаюсь от щедрости
дара.

Кажется – осень, и что же?
Лес обнаженный, без листьев…
Я – за перо. А художник —
за кисти.

Не снятся мне пророческие сны,
не снится небо в черной окантовке.
И светофоры не всегда красны.
Но по утрам объятия неловки.

Краюху жизни делим пополам,
в четыре лаптя стаптываем небо.
И нам подмигивает из угла
один святой. Он раньше был – как не был.

– Расколдуй меня!
– Расколдую.
– Поживи с мое!
– Поживу.
– Не ревнуй меня!
– Не ревную.
– Полюби меня!
– …Deja vu…

Какая-то еда. Езда куда-то.
Какой-то человек. Опять езда.
Пустые окна. Белые халаты.
На черном небе – синяя звезда.