Геннадий Васильев - Частная коллекция. Стихи, рассказы, пьесы

А мы с тобой живем,
изящному послушны,
и музыка ручьем
течет по наши души.
И, скажем, соль-бемоль,
который фа-диез,
падет на нас с небес
и, тонкий слух тревожа,
нам истину изложит
поштучно и на вес.

…Дразнит язык свечи,
то четкий, то размытый.
Мелодия горчит,
приправленная бытом.
Нас быт не огорчит:
ведь на окне цветы,
и свечи на столе,
и кошка на окошке.
И лунная дорожка,
и рядом – я и ты.

Колокола гудят тревожно,
как будто им былого жаль.
И, как ни бейся, невозможно
тревоги этой убежать.

Достань свое серебро,
носи его на виду.
И попроси меня
о чем-нибудь невозможном:
рыбу в реке поймать,
с неба достать звезду…
Как отвести беду?
Как отвести беду?

Звон не целит меня, но ранит.
Мятежен медный перебор.
Как будто завтра что-то грянет,
что не случилось до сих пор.

Жемчуг морской достань,
носи его, не жалей.
Платье к нему надень
немыслимого кроя.
Белый займется день.
Черная грянет ночь.
Чем я смогу помочь?
Чем я смогу помочь?

…Влеком Овидием и Данте,
мощусь на краешке стола
и умоляю: «Перестаньте
тревогу бить, колокола!»

Как отвести беду?
Чем я смогу помочь?

Будь со мной. И в радости, и в боли,
землю обнимающий любовью
или одевающий в снега.
Помоги мне быть Твоим твореньем,
дописать свое стихотворенье,
долюбить, доплакать, не солгать.

Огради от славы и от бездны.
Не кори, когда любовью поздней
озарится сердце – и сгорит.
Все мирское пусть меня не минет.
Пусть я в самом злом грехе повинен —
за него карай! Но не кори.

Не упрячь. Не упеки от муки
тягостной и горестной разлуки
с тем, с кем разлучиться предстоит.
Эта мука – то же испытанье,
что предвестье Твоего дыханья.
Испытай дыханьем. Напои!

Будь со мной. И я с Тобой – до края.
Ветер теребит виски, играя.
Музыка стиха слывет судьбой.
Будь со мной. И в радости, и в муке,
огради от горести разлуки.
Дай доплакать.
Дай мне быть с Тобой.

Когда мне будет 70 и больше,
я стану тоньше. Или, может, толще.
Я буду с бородою или без.
В одном готов вам клясться неустанно:
гитару я терзать не перестану
и песенки вам отпускать на вес.

Когда мне стукнет 70, я выйду
на сцену, вы не подавайте виду,
что голос у меня уже не тот.
Я с чувством, с расстановкой, с придыханьем
спою вам и обрадую стихами.
Иль огорчу: стихам ведь свой черед.

Когда мне будет 70 плюс-минус,
я буду горд тем, что еще не двинусь
туда, где – мрак, опека и хаос.
Я выйду к юбилейному концерту,
я так спою! Расставлю все акценты.
Но вы-то? Вы придете? Вот вопрос.

Когда мне будет 70 и выше,
я буду рад, что не поехал крышей,
что белый свет пока еще мне бел.
Я буду знать: еще Великий Скульптор
по камню бьет резцом, готовясь к культу.
Я так хочу, чтоб он подольше бил.

Большой артист народного театра
уж не вернется к юности, обратно.
И старости не хочет подчиниться.
Всё чинится, пред старостью чинится.
Она ему: «Пора!» – а он: «Лехаим!» —
и рюмку ей. И старость утихает.

Какая разница, к кому обращены
и нелюбовь моя, и ненависть нагая?
Я эти строки не затем слагаю,
чтоб на кого-то сбросить груз вины.

Я сам виновен в том, чего не смог
сложить и спеть, о чем не смею помнить,
что не лежу под сенью спелых смокв —
сижу в снегах, ветра листают память.

Нажив друзей и накопив врагов,
земную жизнь пройдя за середину,
я отличаю от холста холстину
и умных отличу от дураков.

Я видел жизнь. Я мир в себе коплю.
Я уважаю тех, кто вольно дышит.
Но если я кого-то не люблю —
он от меня ни слова не услышит.

Натянутая тетива ли
звенит или струна моя?
Все реже снятся фестивали.
Все чаще – тайны бытия.

Не то чтоб подступает старость —
рука тверда, глаза сухи.
Но – реже песни под гитару.
Но – чаще скорбные стихи.

Вот и сейчас, на склоне лета
(до сентября подать рукой),
простились мы с одним поэтом.
Прими, Господь, и упокой.

Поговорив, погоревали —
и разошлись, печаль жуя…
Все реже снятся фестивали.
Все чаще – тени бытия.

Ну что, Вадим? Когда-нибудь сойдемся.
Прочтем стихи. Споем у костерка
иль у камина. Досыта напьемся
чайку покрепче.
Мясо с уголька
на блюдо ляжет, истекая соком.
К нему – аджика, остро-сладкий сон…
Но к мясу – чай?! Каким, простите, боком?
Шашлык всегда с вином соотнесен.
И мы нальем и выпьем, как случалось,
и бережно потренькаем струной…
А чай – ну, что ж… Пока нам не до чая.
Нам календарь подсунул счет: шесть – ноль.
Мы в юбилей пришли, слегка потерты,
зато ничуть не съедены виной:
никто из нас не числился в «шестерках»,
и никого не множили «на ноль».
Хороший счет – шесть – ноль! Тебе на пользу.
Ты – из певцов, из наших. Ты – таков!
Звени, гитара! Чаще, песня, пойся!
Волнуйся, сердце! Будь здоров, Кусков!

Нас оценят потом. Мы, быть может, заслужим.
Не в монетах оценят – разберут по слогам.
Наш язык пригодится. Наша речь станет нужной
этим елям поникшим. Этим черным снегам.

Хороводит Харон. Переправу готовит.
Он угрюм и бормочет себе о своем.
Что нам в жизни иной, где ни крова, ни крови?
Мы пока еще драхму за губой не жуем.

Мы живем как придется. Поем, как умеем.
Нас оценят потом, когда кончится всё.
А монету, Харон, тебе ссудит Емеля.
Или щука добудет. Иль еж принесет.