Влад Костромин - Наследники Мишки Квакина. Том II

– Ничего не понял, – помотал крупной головой отец.

– Он без головы побежал, – начал объяснять я, – а Пашка по нему полено швырнул.

– Ну что я могу сказать? – внушительно начал отец. – Вы проявили неожиданную смекалку и разумную инициативу, за что вам объявляется благодарность. Ура!

– Ура!!! – закричали мы.

– Свободны, можете оправиться и перекурить, – отпустил нас отец.

– А мясо? – робко спросил Пашка.

– Какое мясо? – удивился отец.

– Бойлера…

– Мясо это на усмотрение Валентины Егоровны, – кивнул на мать, которая словно черепаха из панциря высунула голову из кухни и подслушивала. – Мясом она заведует. Понял?

– Так точно, – вяло ответил брат.

– Ну, ступай, играй, веселись, что вы там делаете в свое личное время, – махнул рукой, и, достав сигареты, с наслаждением закурил.

На ужин мать торжественно водрузила посреди стола сковородку.

– Вот, кушайте на здоровье, – щедро сказала она и начала делить куренка.

Отхватив бедра, разложила себе и отцу по тарелкам. Мне досталась шея, а Пашке гузка.

– Все по-честному, – закрыв сковородку крышкой, сказала мать. – Ты, Павел, задним умом крепок – тебе гузка. Ты, Влад, вечно лезешь поперек батьки в пекло – тебе шея. А мы с отцом старенькие уже – нам по ножке, чтобы ходили подольше, да вас на себя тянули. Мы же должны вас постоянно пинать, чтобы вы не ленились и стали людьми.

– Быть посему, – провозгласил отец, успевший за время дележки налить себе стакан водки. – Приступаем к вечернему приему пищи, – махом опрокинул в себя стакан, крякнул и стал ожесточенно пожирать ножку.

Мы ели молча, радуясь, что по случаю праздника мать сготовила макароны.

– Раньше короли костями в шутов бросали, – отец задумчиво осмотрел тщательно обглоданную кость и перевел взгляд на Пашку.

– Витя, не вздумай! – всполошилась мать. – Потом по всему дому на линолеуме будут жирные пятна! Прекрати!

– Ладно, уговорила, – налил еще стакан. – Давай еще порцию.

Мать сняла крышку и вновь начала орудовать ножом.

– Вы нам в старости надеждой и опорой должны быть – вот вам по крылу, – на наши тарелки шлепнулись шматки мяса. – А нам с Витей по-стариковски, – отцу в тарелку угнездилась грудина, а матери – все остальное. – Вот и кончился кур, – вздохнула и принялась терзать свою долю.

– Так мало, – вздохнул Пашка.

– Поймаете еще, будет больше, – ободрил отец, выпив водку и вгрызаясь в пласты белого мяса. – Я тебе потом дам косточки обглодать и хрящики пожевать, – расщедрился он.

– Хрящики очень полезны в твоем возрасте, – подтвердила мать. – Для костей и так в целом.

Так закончилась наша первая добыча. Назавтра нас снова ждал горох и сваренная голова специально для Пашки.

После того как мы завели курей, у нас началась, как и обещал отец, совсем другая жизнь.

– Вить, куры как-то странно себя ведут, – сказала за завтраком мать.

– Нормальные куры, что ты выдумываешь? – отец наложил на хлеб сливочное масло и теперь мазал сверху сметаной и горчицей. Перед ним скворчала сковородка с яичницей с салом и зеленым луком. – Тощеваты, конечно, но это поначалу, – одним махом откусил половину бутерброда, следом метнул ловко подхваченный вилкой пласт яичницы, – опять же, их нельзя закармливать, а то нестись будут плохо, – остаток бутерброда исчез в его пасти.

– А ты нам обещал, что будем олет есть, – подал голос Пашка, глядя в рот папаши.

– Я же омлет обещал, – отец методично накладывал масло на следующий кусок хлеба, – а это яичница. Не понимаешь что ли разницы?

– Нет.

– А она принципиальна! – отец значительно поднял палец.

– Вить, что ты ребенка путаешь? – вступилась мать. – Он и так придурковатый, а ты этому хлюстоплету новые слова говоришь.

– Это да, – отец покачал лысеющей головой. – Мы в их возрасте крапиве и сныти были рады, а эти разгвоздяи омлета требуют. О времена, о нравы! – щелкнул жирной вилкой Пашке по лбу. – Совсем распустились!

– Витя, что ты делаешь?!

– А что?

– Вилка же жирная! Он потом жирной головой подушку испачкает, а мне стирать?

– Извини, не подумал, – отец доел яичницу и толкнул сковородку Пашке. – Бери хлеб и макай, да помни батькину доброту.

Пашка жадно набросился на объедки, отец встал и сладко потянулся:

– Видать, не в коня горб. Я на работу.

– Ты бы курей посмотрел все-таки, – мать допила чай и поставила стакан.

– Я тебе не Лысенко, кур воспитывать! – отец снял с висящих в простенке лосиных рогов шляпу, нахлобучив, поправил ладонью. – Ладно, не шалите тут без меня, – проходя мимо, ласково отвесил мне оплеуху, от которой загудела голова, и вышел за дверь.

– Дома не лежите, – собираясь на работу, наставляла мать. – Походите по деревне, может что подвернется полезного.

– Что? – Пашка поправил на переносице перемотанные синей изолентой очки.

– Что-нибудь, что плохо лежит, – подхватив сумочку, направилась к двери, – только хомут не тяните, как прошлый раз, – вышла.

Мы переглянулись.

– Я же говорил, что хомут никому не нужен.

– А батя говорит, что в хозяйстве все сгодится, – возразил брат.

– Значит не все.

– Чем хумут плох? – брат часто путал слова.

– На кого его надевать?

– На корову можно.

– Зачем?

– Ну, – брат снова почесал переносицу очками, – вместо ошейника…

– Ты ку-ку? – я постучал себя пальцем по виску.

Открылась дверь, в прихожую вошла растрепанная мать.

– Кто рано встает, тому бог подает, – тяжело дыша, сказала она. – Учитесь, лежебоки!

– А что случилось? – осторожно спросил я.

– Иду я, смотрю, курица черная перед калиткой ходит, падла. Я ее во двор загнала, – понизила голос. – Курица такая в теле, сочная, перья блестят. Видать, что несушка хорошая.

– Чья она? – спросил я.

– Думаю, от соседей прилетела.

– От каких соседей? Вокруг же нет никого, один сад.

– Вокруг нет, а в масштабах деревни… Через дорогу Колька Лобан живет, вон там, – показала рукой, – Иван – автобусник, а вон там, – очередной взмах руки, – две новых улицы, кого там только нет.

– Из такой дали разве могла курица залететь? – усомнился Пашка.

– Мало ли, курица-то черная… – мать сделала значительное лицо, – в общем, она во дворе, поймайте и в сарай, – встала и ушла.

– Во как, – Пашка скорчил рожу, которой позавидовал бы любой дебил, – курицу поймала.

– Пока не поймала, – я допил холодный чай, – пошли, пока она со двора не смылась, а то мать нас придушит.

Мы вышли во двор. Со стороны дороги он был огражден глухим двухметровым забором, со стороны сада забором пониже. От сараев его отделял забор из штакетника. Посреди двора растерянно застыла черная птица.

– Аккуратнее, – тихо сказал я, – а то она улетит.