Екатерина Люмьер - Цветок Зла

Зарегистрировав свои отношения, мы провели небольшой банкет для друзей и знакомых в Гранд Отеле напротив Национальной Академии Музыки, где вовсю гремела постановка Уорренрайта, как нового режиссера – его «Фауст», помните? Потрясающий балет. Новый сезон должен начаться в октябре. Я так за него рад! Банкет был нескромным, но это мы точно могли себе позволить.

Более того, мы умудрились договориться с директором Опера Гарнье, чтобы нам в лучших традициях позволили провести бал-маскарад, какие были частым явлением в XIX веке, и что вы думаете? Деньги творят чудеса. Всегда творили и будут. Непреложная истина!

У нас были красивые костюмы, пошитые на заказ в Италии – этакий широкий жест моего мужа, чтобы все было эстетично и наиболее оригинально. Конечно, нам не удалось воссоздать что-то столь же завораживающее, как когда мы впервые посетили маскарад в Национальной Академии Музыки в 1895-м году. Времена не те, и нравы не те, и в целом все совершенно иное. Даже мы не остались прежними.

В тот день я не мог до конца понять, что это действительно происходит со мной, и что мы теперь оба – супруги. Что мы теперь не просто вместе, а по-настоящему вместе, и вместе на всю чертову оставшуюся вечность. Конечно, никто не мог нас обручить в церкви, поскольку путь в святое место нам был заказан, но было что-то сокровенное и сакральное в самой сути такого события, как свадьба. Возможно, опять же, моя ужасная сентиментальность. Но для меня это значило и значит очень много.

Когда ты можешь назвать мужчину своим мужем, когда вы оба разделяете стремления и чаяния, когда вы становитесь настоящей семьей, или ячейкой общества, как говорят преподаватели и пишут в заумных книжках, что-то неуловимо, но меняется. Я чувствовал, да и до сих пор чувствую, что что-то изменилось. Нет, безусловно, он смотрит на меня с большой любовью и всегда проявляет заботу… И мне все равно кажется, что все стало еще более значимым и важным.

Солгу, если скажу, что в день свадьбы не трясся, как любая невеста. В тот момент на меня напала мысль, что все должно быть идеально. Почему и зачем – уже другой вопрос. Если люди женятся рано утром, а потом едут праздновать, то у нас все проистекало из вечера в ночь, по объективным причинам. Я был одет в костюм – черные брюки, белую рубашку и винный пиджак – и парфюм от Фрагонар. Джонатан же не изменял черной классической «двойке». Мы – по неведомой причине – подошли к вопросу свадьбы с особой щепетильностью, хотя за месяц до самого мероприятия мы обсуждали, что не было необходимости в чем-то слишком вычурном и дорогом. Как вы понимаете – не вышло.

Париж в цвету магнолии – мое самое любимое время. Не жаркое и душное лето, не прохладная и промозглая зима. Впрочем, я спокойно сносил и осень, во всех городах, где мне довелось жить. После дождливого осеннего – и не только – Лондона меня уже ничем не удивишь. Удивили меня разве что русские морозы, когда мы были по делам в Санкт-Петербурге несколько лет назад. У вас может возникнуть вполне закономерный вопрос – разве вампиры боятся холода? Я бы не сказал, ведь мы по-другому все ощущаем и чувствуем, но кому будет приятно одеваться во множество вещей, чтобы сойти за обычного человека, гуляющего по проспекту ночью? Хотя, честно говоря, я очень люблю большие шерстяные шарфы, в которые можно укутаться, как в плед. Это моя огромная слабость. Я и сейчас сижу в одном таком, развалившись на сидении.

Я помню наше первое настоящее свидание в Париже. Мы гуляли вдоль набережной Сены, закутанные в пальто и шарфы, а в один момент и вовсе остановились недалеко от Pont Neuf¹, чтобы по привычке и традиции французов расстелить плед и сесть, свесив ноги ближе к воде, и распить на двоих бутылку розового вина, перемежая каждый глоток с закусками и мимолетными поцелуями.

Для вас не секрет, что мы прожили во Франции по меньшей мере десять лет, а потому очень много воспоминаний связаны именно с этой страной и ее городами. Мне пришлись по душе и другие города, кроме Парижа, однако все свое детство, пока я еще был человеком, я провел именно в этом городе, а потому не смог удержаться от того, чтобы переехать из Лондона именно на берег Сены. Мы жили и на Монмартре, и в Латинском квартале, и даже рядом с Пале-Рояль – нам нравилось менять квартиры, окружающую нас обстановку и вид из окна. Иной раз измененный маршрут до работы и то вносит глоток чего-то нового в твою жизнь. А наше существование конца не имеет, но мы, к сожалению, тоже подвержены чувству пресыщения.

Но я никогда не мог пресытиться только одним – моим возлюбленным. На самом деле вам может показаться, что я описываю какие-то слишком идеальные и правильные отношения, но вы и представить себе не можете, насколько тяжело пришлось Джонатану со мной после обращения, когда я превратился в голодное чудовище, а ему уже не хватало терпения усмирять мой жуткий нрав, дикую жажду и похоть. Я мог скалиться и домогаться его каждый час, каждую минуту, требовать от него и секса, и жертву, поскольку я еще не был научен охоте, а нутро горело от желания испить крови.

В те времена я был сам не свой. Я хорошо помню те полгода, в течение которых мне приходилось бороться с собой, чтобы не стать обыкновенным кровопийцей, потерявшим разум и зациклившимся на крови. Я долго просил у Джона прощение. Он простил, но за те месяцы я его беспощадно извел. О них, думаю, он вам расскажет сам.

Я пока что прерву свое повествование, потому что у меня садится компьютер, а свет от экрана слишком явственно нарушает практически полную темноту в вагоне. Даже Джонатан уже улегся, накрывшись моим же пледом, отложив уже совсем другую книгу. Принялся читать Бодлера, и почему только его так привлекает этот своеобразный французский поэт? Впрочем, о вкусах не спорят, тем более с собственным супругом.

Я рассказал вам всего лишь немного про наше первое парижское свидание и совсем чуть-чуть про свадьбу, но все только для того, чтобы скрасить собственную скуку. Наиболее полноценным повествование станет несколько позже, когда мы наконец-то достигнем руин старого замка. И я надеюсь, что дождь когда-нибудь закончится. Хотя он напоминает мне о тех временах, когда я впервые посетил Восточную Европу, когда пересек большой отрезок пути на лошадях, и тогда Румыния была дождливой и туманной. Впрочем, она и остается по сей день.

Здравствуйте, господа читатели, кто следил за нашей с Уильямом историей с самого первого написанного нами слова. Я рад приветствовать вас вновь! Честно говоря, я и не думал, что мы продолжим описывать наши приключения, но мой дорогой Уильям предложил – и я согласился – поделиться и другими историями нашего бессмертного существования. Как мой дорогой мистер Холт уже успел упомянуть, я прожил намного дольше, чем мой возлюбленный, однако смею заметить, что вся моя жизнь заключена именно в самом Уильяме, и все самое запоминающееся происходило и происходит именно тогда, когда мы вместе с ним путешествуем по свету, преодолевая трудности, стремясь сквозь тернии к светлому дню – или же безоблачной ночи, когда на небе сияют яркие и такие далекие звезды. Полагаю, мне не стоит вновь упоминать, что всевозможные обороты речи про сияние солнца над нашими головами и являются всего лишь оборотами речи, не более того. Я особенно расположен к художественному приукрашиванию текста, а потому не обессудьте, что иной раз в нем будут проскальзывать привычные вашему глазу и слуху высказывания, противные самой природе нашего существования. Впрочем, обещаю разве что не божиться, поскольку это в корне противоречит не только моему образу жизни, но и смысловому восприятию мира вокруг. Я не верю в Бога, но верю в высшую темную власть, и вам стоит с этим окончательно смириться.