Екатерина Люмьер - Цветок Зла

Уют, семейная идиллия и прочая благость мне были недоступны во времена заточения в замке, а потому такие простые мирские радости являлись и являются чем-то по-настоящему важным и даже сакральным. Я слишком долго был один, чтобы понимать, насколько дорого и ценно мгновение рядом с близким человеком. Сентиментальность загубит нас обоих к чертовой матери. Звучит по-настоящему абсурдно, но я никогда не чувствовал себя таким живым, будучи мертвым.

Уильям, на удивление, очень полюбил магнолии, цветущие по всему Парижу весной. Раньше его больше привлекали пионы, нежели роскошные бутоны и распустившиеся цветки, в которые одеты все улицы и скверы города. Поэтому, думаю, вас не удивит, что свадьбу мы сыграли в марте. В один из прохладных, пасмурных, но таких красивых месяцев в Париже. Он был так счастлив, а я все пытался понять, почему он – мой. За перенесенные ли страдания мне воздалось, или же это просто превратность судьбы, или мой счастливый случай. Однако было время, когда Уильям был невыносим. Он был страшным созданием, чей характер был настолько отвратительным, а сущность неуправляемой, что я сейчас, смотря на него, умостившегося едва ли не на моих коленях, не представляю, как во все то хорошее, что было внутри Холта, смогло пробиться сквозь забвение и мрак, в которые я вверг его, «одаривая» бессмертной жизнью? Сохранить в себе свет, став чудовищем, мне кажется, мог только он. Правда, теперь уже свет утренней звезды¹.

Шел январь 1900 года. Мы жили загородом, в опустевшем поместье Холтов. Адам Холт умер несколько лет назад, и это Рождество, как и прошлое, мы с Уильямом справили одни. Уильям тяжело пережил смерть брата – надолго ушел в себя, старался молча перебороть свою боль на протяжении нескольких месяцев. Это случилось в апреле 1898 года. Старший Холт долго болел, пребывал в глубокой тоске и задумчивости, и в конечном итоге попросту сгорел от лихорадки, на найдя в себе силы вновь встать на ноги. Я убежден, что он сам этого уже не хотел. О смерти брата, думаю, расскажет сам Уильям – это не то, куда я стал бы лезть, чтобы просто наполнить главу повести деталями и эмоциями. Смерть Адама была тем, что заставило Уильяма окончательно повзрослеть, став тем, кем он является сейчас, и наконец-то понять, что такое семья и почему важнее нее на свете нет ничего. Тогда же единственной семьей Уильяма стал я.

Мы встретили новый век вдвоем, сидя у камина, рядом с украшенной елью – я настоял. Это придавало мрачному и пустому поместью особенный уют. Ель источала приятный хвойный аромат, а вкупе с запахом яблочного пирога – который мы просто купили в одной из лавок – создавалось ощущение новогоднего праздника. Я любил яблоки с корицей, чай с молоком и тихие вечера. И да, я уверен, у вас до сих пор возникает вопрос, зачем я пробую те или иные блюда и напитки, если мне хватает крови. Мне интересно. Пища в мое время была иной, сейчас же я всего лишь любопытствую. И могу ли я не вдаваться в подробности того, куда из моего желудка она попадает и куда девается после? Может быть я и мертв, по сути, но мое тело так или иначе функционирует. Я могу дышать, глотать, заниматься любовью. Вывод напрашивается сам. Думаю, вам нет необходимости слышать о каких бы то ни было физиологических особенностях вампиров. Могу сказать лишь то, что чувствую боль, когда меня обжигает солнце, чувствую горечь виски, когда глоток опаляет горло, но не чувствую ничего от того, как лезвие распарывает мою плоть. Я не могу иметь детей. Хотя вполне могу получать удовольствие от соития со своим возлюбленным. По правде, я и сам многого не знаю о своем теле, и могу изучать его лишь на практике, наблюдая. Уильям иногда ставит надо мной эксперименты, что-то записывает и старается вести некий отчет о моих состояниях: от цвета и состояния кожи, когда я не утоляю жажду по несколько дней, до того, почему у меня не бьется сердце и зачем я все-таки дышу, даже когда мы с ним наедине.

Живое любопытство Уильяма меня по-настоящему пленяет. С ним интересно. С ним невозможно соскучиться. Даже если вы проводите целые часы в обширной библиотеке, которая досталась самому младшему из Холтов по наследству, или же гуляете по раскидистому шотландскому полю, собирая вересковые цветки и травы – я в них все еще совершенно не разбираюсь. Мне нравится его слушать. С ним всегда есть о чем поговорить. А когда он молчит, мне доставляет особое удовольствие на него смотреть: как Уильям перелистывает страницы читаемой книги, делает записи мелким ровным почерком в тетради, натирает канифолью смычок или же просто спокойно спит. С ним в мою бессмертную жизнь пришел покой, который был мне так необходим.

Ему почти двадцать восемь. За два с половиной года его лицо приобрело еще большую утонченность, даже хищность. Глаза – цвета хризопраза, дьявол – стали смотреть проницательнее. Он стал понимать и осознавать мир вокруг себя еще сильнее, стал еще более чувствительным ко всему происходящему. Ему открылись тайны потустороннего мира, изучением которого Уильям стал заниматься, когда к нему вернулись не только все воспоминания Вильгельма, но и все его умения и навыки. Он овладел румынским и старорусским, ведал черную магию и открыл в себе столь сильное интуитивное и бессознательное, стал проникать за грань настоящего, по крупицам осязая и предсказывая будущее.

Но сейчас он просто лежал в кресле напротив меня и спал, пригревшись у камина, где вовсю горели поленья. На убыль шла первая неделя нового года. Через два часа наступит 6-е января, его день рождения. Уильям этот праздник очень сильно не любил. Он рассказывал, что в детстве в этот день собиралось очень много людей – друзей и знакомых родителей – и все дарили бесполезные для мальчика подарки, говорили слишком много пожеланий, каждое похожее на предыдущее, слишком много улыбались, слишком много его дергали и не давали спокойно заниматься своими делами. Уильяму не было интересно чужое внимание. Особенно в таком количестве. Нет, конечно, мое внимание он ценил, но вящую докучливость молодых и старых господ, с которыми его ничего не связывало, кроме родителей, он по-настоящему невзлюбил.

Его самым дорогим и единственным, буквально драгоценным, подарком была скрипка, которую Адам вручил младшему брату в десять лет. И которую младший Холт не выпускал из рук вот уже почти двадцать. Ее удалось – и только ее! – спасти при пожаре на Глочестер-плейс. Я был немало удивлен, а Уильям был счастлив. Он не выпускал ее из рук, когда миссис Эддингтон, с которой мы встретились через неделю после происшествия, отдала святую драгоценность моему возлюбленному.