Екатерина Люмьер - Цветок Зла

И на ней же Уильям играл на похоронах своего брата. Скрипка тоскливо пела в его руках, и через музыку он делился не только своей болью и скорбью, но и невысказанными словами любви к Адаму, о которых молчал всю жизнь, просил прощения и давал обещание, что будет жив и будет счастлив, несмотря ни на что, и что всегда будет помнить своего брата. Я думал, что от этой боли у меня разорвется сердце. И с тех пор он не брал ее в руки не меньше полугода. Притрагивался, пытался что-то сыграть, а потом закрывал и убирал подальше с глаз.

Вчера он играл танец Принца Оршада и Феи Драже из «Щелкунчика»¹. Музыка лилась из-под смычка, заполняя комнату волшебством и светом. Снег кружился за окном, трепетали от легкого дуновения ветра, проникающего сквозь старые окна, огоньки свечей. Забывшись, он играл, отдаваясь мелодии, полностью став ею – двигался и дышал в унисон, закрыв глаза и растворившись в звуках. Это было прекрасно. Это была наша новогодняя сказка.

Он проснулся за полчаса до полуночи, выронив лекции Рескина². «Светоч Истины» – глава, которую Уильям читал – жутко его утомила и сморила. Впрочем, я был с Уильямом согласен – достаточно нудный и тяжелый труд теоретика искусства было иногда просто невыносимо читать. Я пытался. Мне не понравилось, а потому я предпочел слушать об искусстве от самого Уильяма: он глубоко интересовался и живописью, и театром, и музыкой, а литературу любил такой особенной любовью, что обязательно читал несколько книг сразу. И, как он говорил, самое главное – читать различное, не смешивая и не перекрещивая.

Холт потянулся в кресле, придерживая плед, вытягиваясь во весь свой немаленький рост, стараясь не упасть в неудобной позе. Спросонья он выглядел забавно и очень мило: растрепанные кудри, небрежность и неловкость в движениях, умиротворенное выражение лица – на некоторое время «хищность» черт сглаживалась легкой вуалью расслабленности.

– Сколько я проспал? – Уильям потер глаза, а потом попытался сфокусироваться на циферблате каминных часов. Не получалось.

– Три часа, душа моя, – я улыбнулся. Все эти три часа, с большим удовольствием наблюдая за сном Уильяма, я ни на минуту не отвлекался от рассматривания любимого лица.

– Кошмар, – Холт нахмурился, а потом все-таки ровно сел, откинул плед на подлокотник кресла и вытянул затекшие ноги.

– Ты не спал почти сутки, пытаясь что-то выяснить про канувших в Лету алхимиков, составлял магический травник, в который ты уже несколько лет собираешь растения и описываешь их свойства, а еще пытался найти в старых лавках апофиллит³ для астральных путешествий, который не водится в наших краях! Я беспокоюсь. Тебе стоит больше отдыхать. Твоя тяга к познаниям прекрасна, но…

– Джон, – Уильям перебил и, прокашлявшись – опять он простудился в этом доме, где гуляли сквозняки, – я не хотел тебя беспокоить. Извини, – Уильям подошел ко мне, присаживаясь на подлокотник моего кресла. Я только кивнул и взял его за руку. – Понимаешь, – продолжил Холт, – мне это важно, и я не могу терять время, пока во мне кипит такая жажда изучения и поиска. Ты ведь знаешь.

– Знаю, – и ведь в этом был весь мой Уильям!

– И мне кажется, – Уильям смотрел на меня внимательно, даже серьезно, отчего я сперва даже задался вопросом, почему. – Пора.

Молчание продолжалось несколько минут. До меня не сразу дошел смысл его слов. Честно говоря, я все чаще и чаще старался избегать этой мысли. Сперва она причиняла дискомфорт. Со временем она стала причинять мне боль. Я гнал ее от себя, назойливую и противную. Все это время я упивался любовью Уильяма, его светом и теплом, его горячей и страстной душой, его жизнью. Он был моим живым человеком, не преступившим грань.

Там, за краем, рыщет тьма. Там мир, полный теней и мрака. Там длится ночь до скончания времен. Я не был готов столкнуть его в эту бездну, как если бы он стоял на краю обрыва, а мне стоило заставить Уильяма шагнуть в пропасть. Я боялся. Боялся сделать из него чудовище. Боялся, что пропадет блеск в его сверкающих глазах и что я обреку его на бесконечное страдание от проклятия, которое испытал сам. Но поток моих мыслей прервали его слова:

– Сделай это ради меня, Джонатан, – он погладил меня по волосам, словно бы пытался успокоить мысли.

– Именно ради тебя я не хочу этого делать, Уильям, ты это знаешь, – я понимал, что звучал нелепо и даже глупо. – Я боюсь того, что с тобой станется. Я боюсь того, что тебе придется пережить все то, что выпало мне, – объясняясь сбивчиво и взволнованно, пытаясь отказаться, я встал и повернулся к Холту, напряженно глядя ему в глаза.

– А я не боюсь, Джон, – Уильям же смотрел на меня спокойно, вдумчиво. Он взял мои руки в свои. – Я не знаю, как это будет, но я верю, что все пройдет не так ужасно, как ты рисуешь в своих мыслях.

– Думаешь, я ошибаюсь? – Я покачал головой, несколько нервно усмехнулся и тяжело вздохнул.

– Со мной не повторится то, что пришлось пережить тебе.

– Откуда такая уверенность, Уильям?

Холт прикоснулся губами к моей ладони, запечатлевая поцелуй на тыльной стороне, касаясь линий выступающих вен, и сказал:

– Ты со мной.

[1] П. И. Чайковский, балет «Щелкунчик», ОР.71, действие 2, «Танец Принца Оршада и Феи Драже», Pas-deux-deux. [2] Дж. Рескин, «Лекции об искусстве» (Lectures on Art) и «Семь светочей архитектуры» (The Seven Lamps of Architecture). Джон Рескин был теоретиком искусства, историком, поэтом и автором работ по этике, эстетике и др. Также был преподавателем Оскара Уальда в Оксфорде. [3] Издревле магические свойства апофиллита использовались в различных мистических ритуалах, колдовстве, предсказывании будущего и ворожбе. Камень использовался как оберег от сил зла, заговаривался на выполнение приказов, служил сосудом для концентрации астральной энергии. По количеству слоёв, полученных при нагревании, пытались определить, что ждёт человека в будущем, будет ли ему сопутствовать успех или же ему стоит бросить все его затеи и заняться чем-нибудь другим.

Уильям действительно умел быть настойчивым. Если он хотел чего бы то ни было добиться, он шел вперед, невзирая ни на что. Он не уговаривал, нет, но умел точно попасть в цель нужным словом, и не столько заставлял задуматься, сколько раскрывал все возможные плюсы того или иного предприятия. Несмотря на его довольно-таки вздорный нрав – иногда он напоминал ребенка, хотя уже давно разменял третий десяток.

Я сидел в кресле, глядя на огонь в камине, чувствуя, как он выжидающе и с нетерпением на меня смотрел. Согласитесь, все было достаточно логично, понятно и просто: девятнадцатый век идет на убыль, как и молодость Холта, мы остались вдвоем на этом свете, и чего ему было, собственно, терять? Я прекрасно понимал умом, что все правильно и вовремя, но если мне, как разумному существу, эта мысль не претила, то, как любящему – крайне. Я совершенно не хотел подвергать продолжительным мучениям своего возлюбленного. Да что лукавить. Я не хотел снова видеть его бьющимся в агонии и умирающим. Одного раза мне было достаточно.

Читать дальше