Кассия Сенина - Восточный экспресс

Аристидис и Йоркас между тем заспорили о том, каковы будут итоги приближавшегося Золотого Ипподрома: очередные бега открывались на следующий день после Рождества и заканчивались в первый день нового года. Спор, правда, шел не о том, кто выиграет – оба мужчины верили в победу Феотоки, – а о том, в скольких заездах ему удастся придти первым. Василий уже третий раз собирался взять Великий приз этих знаменитых на весь мир колесничных бегов. Победителю, занявшему одно из трех мест, разрешалось снова принять участие в Ипподроме только спустя четыре сезона. Правда, при переходе в партию другого цвета этот запрет снимался, и некоторые возницы то и дело делали такие переходы, чтобы чаще попадать на знаменитые бега, но Феотоки неизменно оставался верен красным. Второй раз он выиграл Великий приз в августе две тысячи двенадцатого года, но в мае четырнадцатого пришел лишь вторым, и сейчас настало время вновь попытать счастье.

– Вы всерьез думаете, что сумеете угадать число заездов, которые он выиграет в каждый конкретный день? – со смехом спросила Дарья, прислушавшись к спору. – По-моему, это невозможно. Это же колесо судьбы! Если только случайно повезет угадать…

– Боюсь, вы правы, – согласился Йоркас, не так азартно настроенный, как его собеседник. – Помню, в две тысячи десятом какой был скандал, когда все на него ставили, а он так неудачно навернулся!

– Ой, да, это было нечто! – подхватила Лейла. – Моего папу тогда чуть удар не хватил, он сто-о-олько проиграл! Кстати, Дарья, просвети нас, ты же наверняка знаешь, что тогда такое случилось? Кто говорил, что его подкупили, кто – будто он не выспался…

– Да это сам Феотоки и говорил, что не выспался, – вмешался Аристидис. – Сразу после бегов, в интервью.

– Это как-то банально! – наморщив нос, сказала Марфа, хорошенькая белокурая аспирантка, писавшая диссертацию под руководством Контоглу.

– Банально, но так и было. – Дарья улыбнулась. – Он правда тогда сильно не выспался, спал, наверное, часа два всего. Так получилось, разговоры всякие… – Тут она умолкла. Все-таки не стоило вдаваться в подробности, с кем и о чем он разговаривал. Ведь это она тогда заболтала Василия – точнее, они заболтали друг друга: именно в ту ночь они объяснились в любви… Но не рассказывать же об этом на публику!

– Разговоры всю ночь? – удивилась Лейла.

– А что такого? – Эванна засмеялась. – Для «сов» в самый раз!

– Да, у меня внук тоже каждый день в пять утра ложится! – Тетя Вера вздохнула. – У него своя компьютерная химия, Бог знает, что такое, я в этом не разбираюсь…

– Все-таки это легкомысленно, – заявила Лейла. – Я имею в виду – болтать всю ночь, когда назавтра такой ответственный день и надо быть в форме!

– Это смотря о чем болтать, – вдруг подал голос Алхимик.

Дарья краем глаза заметила, что он наблюдает за ней, и слегка смутилась. Но не успела она еще сообразить с ответом, как в беседу вмешался Мишель Перье:

– Да ладно вам! Не знаю, как у вас, а у нас выражение «ночные разговоры» обычно служит символическим обозначением куда более захватывающего времяпровождения. – Француз весело посмотрел на Дарью. – Не сочтите за бестактность, госпожа Феотоки! Просто очевидно, что такая женщина, как вы, способна заставить забыть обо всем на свете, даже об очень важном! Так что это чистой воды комплимент, и скажу без лести: вашему супругу очень повезло!

Дарья залилась румянцем.

– О, галлы! – София воздела глаза к потолку. – Вы вечно об одном!

– Что же удивительного? Любовь и есть символ вечности, – заметил Йоркас. – Говорят, там нас ожидает экстаз божественного эроса…

– Экстаз адского пламени вас там ожидает, – проворчала тетя Вера преувеличенно сердито. – Вечно вы, мужики, всё сведете к одному…

– Но нельзя же сказать, что это маловажно! – возразил Аристидис. – Если б не оно, род человеческий прекратился бы!

– Благодетели вы наши! – воскликнула София. – А вы не находите, что мы уже засиделись?

– Твоя правда, – согласился Контоглу, бросив взгляд на часы, и встал: «французский» поворот беседы с Дарьей в главной роли, кажется, не доставил ему удовольствия.

Все поспешно опрокинули в себя остатки чая из кружек и, поднявшись, устремились к вешалке за халатами. Возникла некоторая толкотня, Дарья решила подождать и стояла, опершись на спинку стула. Щеки у нее еще горели. А если кто-нибудь и правда решил, что той ночью они с Василем не разговаривали, а… «Но вообще-то что в этом такого?.. То есть для них в этом нет ничего такого, – поправилась она. – Тут ведь, наверное, почти никто не считает, что до брака нельзя…» Ей не пришло в голову, что коллеги просто не знают или не помнят, что в то время они с Василием еще не поженились, и потому в реплике француза в любом случае не было ничего неприличного. Она вспомнила, как смутилась в тот вечер, когда Евстолия предложила остаться у них переночевать. Ей тогда на миг представилось… Ох, чего ей только тогда не представилось, хотя она, конечно, тут же одернула себя, рассудив, что бесстыдно думает «неизвестно о чем», а Василию и в голову не придет ничего такого… Ему и не пришло. Несмотря на признание в любви, он даже не поцеловал ее в ту ночь. Только держал за руку, смотрел в глаза и улыбался… А ей ничего и не надо было другого. Возможно, он боялся ее смутить, ведь она вошла в его дом еще как послушница. Впервые поцеловались они при следующей встрече; Дарья к тому моменту уже объявила игуменье, что не чувствует призвания к монашеству и думает вернуться к светской жизни. А в ту ночь были только разговоры, разговоры… и радость обретения одновременно друга и любимого наполняла жизнь светом, танцевала в душе солнечными зайчиками. В какой момент этот свет померк, подернувшись дымкой странной тоски, которая погнала ее от мирной домашней жизни сюда, к чужим людям с незнакомыми ей интересами?..

Дарья услышала рядом какой-то шорох и повернулась: в двух шагах от нее стоял Алхимик и застегивал пуговицы на черном халате. Ставрос пристально взглянул на нее, и она вдруг ляпнула:

– Мы просто разговаривали!

«О Боже, зачем я…» Она еще не успела додумать и ужаснуться, как он неуловимо улыбнулся и ответил:

– Не сомневаюсь.

А затем все мысли улетучились у нее из головы, потому что Алхимик шагнул к ней, его рука легла на спинку стула буквально в сантиметре от ее, и его голос прошелестел почти в самое ухо:

– Но иногда хочется немного большего, не так ли?

Всё это произошло за несколько секунд, и в следующий миг Алхимик уже выходил из «трапезной», словно и не стоял только что рядом с Дарьей. Пожалуй, никто из коллег не заметил этого эпизода, а между тем Дарья в эти мгновенья перестала что-либо соображать, воспринимая по-настоящему только две вещи: невозможно красивую руку, оказавшуюся в такой близости от ее руки, и невозможно шелковистый голос – казалось, он скользнул по коже, как нежная ткань и нырнул за пазуху, заставив сердце стремительно забиться. Смысл произнесенных слов дошел до нее, когда Ставрос уже скрылся за дверью, и Дарью бросило в жар. Как он мог узнать?!