Витэль Багинский - В поисках отражения луны

Как-то после пар, когда мы снова встретились у центральных ворот университета, я шла со своими однокурсницами. Им стало интересно имя того, кто меня ждал возле ворот – это был он, – я ответила: не знаю. На меня посмотрели шесть пар возмущённых глаз.

– Как так можно? Как вы общаетесь?

– Как-как… молча…

– Как молча..?

– У них, наверное, горячий секс по-тихому… – решила сострить одна. Все засмеялись, как пришибленные, но посмотрели на неё, словно перед ними дура. Оно несомненно так и есть, но речь не о ней.

Конечно же, мы молча не общались. А наоборот, – тем для разговоров хватало, чтоб, как он говорил: «Забить друг другу голову…». А секса у нас не было… (не было тогда). Я смотрела на него, как на очень хорошего, понимающего меня друга, в котором отзывалась моя душа теми её уголками, где так не хватало того, что не опишешь словами. Слова – их бывает, далеко не хватает, а бывает – любые слова лишние, как на тот момент наши имена. Временами я ловила в его взгляде вожделение. Возможно, он хотел меня, но, ни разу не проявил своих желаний физически. Как-то мы с ним сидели очередной раз в кафе, он задал мне вопрос, что я жду от наших отношений.

– Ничего! Мы же друзья. – Говорила я, а саму, что-то тогда заставило усомниться. – А ты? Раз спрашиваешь, то какие-то мысли при себе имеешь? – Спрашивала и не ожидала, что последует ответ. Но…

– Знаешь, для меня разнополой дружбы никогда не существовало. Но с тобой я могу общаться легко. Мне интересно с тобой…

Он сказал тогда много чего по этому поводу, но мне уже было достаточно, чтобы я его захотела, передо мной сидел настоящий мужчина, и сказанное: без всяких кавычек, скобок, и прочей заставляющей сомневаться пунктуации. Только между нами встала, какая-то невидимая стена, непреодолимая. Полгода яркой дружбы между мужчиной и женщиной. Просто дружбы.

Я ушла из университета. Жила в художественной мастерской своего прадеда, писала там свои картины, ходила на работу в типографию, фотографировала по субботам. И каждый день вспоминала парня из университета, но встречи больше не продолжались. Правильно он сказал, – дружбы между мужчиной и женщиной быть не может. Он, конечно, наговорил много интересного и хорошего, но в первом он прав настолько, что так продолжаться дальше не может. И, уйдя из университета, я решила с ним не встречаться. На тему моего прощания с университетом родители пришли в негодование. Я сказала, что жизнь, которую они пытаются построить – моя жизнь. И сколько бы они не старались со мной вести диалог, упирались в одно и то же – в мой не пробиваемый лоб, который выдавал неопровержимую постановку моего на том стоящего Я.

Успокоилась спустя год. Плавая в каком-то непонятном сознании, надоела сама себе.

Сняла квартиру в новостройке. В старом квартале, в мастерской, стала появляться три раза в неделю. К родителям заезжала раз в месяц, они хоть и смерились с кончиной моей учёбы, но если я приезжала чаще, чем раз в месяц, то они вдруг решали устраивать ей поминки, а я, ой, как церемоний не люблю. Поэтому да будет так, как я хочу. (Аминь).

II

Однажды я сидела в кафе в сквере по соседству с домом. Тихо играла музыка, звенел бокалами бармен. Один официант на всё заведение, а оно было не большим – пять столиков и половина пустые. Шумных компаний в него не заходило, а если кто и решался, то сразу же покидал эту обитель спокойствия. Мне принесли латте и я, открыв книжку, стала потихоньку его потягивать. За соседним столиком, напротив, сидела женщина. Её внешность была яркая. Морковного цвета губы, начёсанная шевелюра, вязаная белая кофта на ярко-красной блузке. Её пальцы были загружены немыслимым количеством колец, на ушах висели большие цыганские серьги. Всё остальное скрывалось за дубовым столиком. Но мне стало интересно, и я решила заглянуть под столик. Словно нечаянно уронила салфетку и наклонилась за ней, бросив взгляд на цветастую юбку и старомодные бежевые лодочки, (такое могут сохранить только избранные). Лицо её, выражало грусть и надменность одновременно. Я сразу представила запах её духов. Понимая, что веду себя неадекватно, постаралась снова увлечься чтением. А женщина тем временем увлечённо разглядывала дно чашки, которая зачем-то полежала перевернутой на блюдечке. Меня опять начало мучить любопытство, но я старалась его не выказывать. Но меня заметили. Заметили тогда, когда я медленно поднимала глаза над книжкой, стараясь, опять же незаметно, выглянуть. Женщина смотрела прямо на меня, не скрывая. Длинными ногтями она поглаживала чашку. Я же быстро постаралась спрятаться за книгой, но взгляд её на себе ощущала, – она наверно пыталась меня просверлить этим взглядом. А я, теперь боялась поднять глаза хоть на йоту.

– Я вижу, вы не любите пить чистый кофе! – Я дёрнулась от неожиданности. – Простите! Я напугала вас. Разрешите присесть к вам. – Женщина сделала паузу, но садиться уже начала, не дождавшись моего согласия. – Я много времени не займу.

Я сейчас рассматривала её пристально, и у меня складывалось впечатление холодной, нет, даже остывшей, и продолжавшей остывать личности. Человек, который находился в тот момент передо мной, представлялся мне медленно умирающим. Это были не внешние показатели. Данный представитель погибал, где-то там внутри себя, – может даже местами начал гнить, а местами и задеревенел в утопических слоях своего исторического сознания. Глаза настолько были холодными, что их покрывал необъяснимо толстый слой мороза, который становился всё крепче будто с каждой минутой. Но она старалась показать себя живой. Дальше я заметила наигранную проницательность, но повела себя максимально приветливо и культурно.

– Вам же было интересно, что я рассматривала в чашке своего кофе? – Сделала очередную паузу. Я молчала, – заговорить не решалась, что-то меня сдерживало от разговора с ней. – Знаете ли это очень интересный напиток. Он скрывает тайны, содержит ответы. …Надо только правильно к нему отнестись. Написано много книг про это. Я считаю, что книги не нужны, – нужна душа, которая будет им наполняться, а потом в него смотреть, причём без всяких условностей и попыток найти подходящее. У вас сильный взгляд, который может много видеть. Такой взгляд, далеко не у многих, – у художников, но не у всех, у врачей и писателей, но, опять-таки, не у каждого, у ведьм, но не все они зрячи. О простых смертных и говорить не приходится. Моя бабка гадала на рассыпанной по столу пшенице, но редко, – говорила, часто нельзя – всё можешь перемешать и тогда концов не соберёшь. Вы молчите – потому, что умны. А я болтаю – потому, что старая.

И я заметила, насколько обветшало её лицо. Она только со стороны казалась не такой ветхой. Внутри она была, чуть ли ни древней…!