Мария Фомальгаут - Луна на Луне

– Счас, нашим отзвонюсь, пусть сменят… очередища-то вон какая…

Джакман звонит полковнику, не хочет Джакман звонить полковнику, а что делать, не век же здесь сидеть…

– Что, устали? – фыркает полковник в трубке.

– Есть маленько.

– Тоже верно… засиделись… Ладно, давайте домой уже…

Джакман дает домой уже. Надевает пиджак, застегивает, идет к лифту. Хочет подождать портного, не ждет, черт с ним, с портным.

Лифт ползет вниз с таким видом, будто думает, а стоит ли вообще ползти. У Джакмана побаливает голова, это всегда бывает, когда по городу массово стирают память.

А что делать.

Надо же стереть в целях безопасности.

Безопасность, она превыше всего.

– Следующий! – гаркает полковник.

Входит женщина. Да что за черт, опять женщина. Русским по белому сказано, три мужских силуэта. Нет, ходят и ходят дамы, хотя эта и правда на мальчишку похожа и стрижена по-мальчишески…

– Вечер добрый.

– Добрый, – кивает полковник, с барышнями он экивоки разводить не собирается, пусть даже не ждет, – примеряйте.

– Что примерять?

– Костюм, вы зачем пришли-то… – полковник поворачивается к вешалке, замирает. Звонит вниз, на охрану.

Индикаторы на пиджаке вспыхивают.

Джакман вспоминает.

Оказывается, вспоминать – это больно.

…звонит вниз, на охрану.

– Этот-то ушел уже?

– Какой этот?

– Как его… Джексон…

– Джексона не было никакого, Джакман был… ушел уже.

– В пиджаке?

– Ну.

– Верните его! – полковник кричит в телефон, пытается докричаться до кого-то в огромном мегаполисе, – верните…

Иду через толпу.

Кто-то толкает меня, кто-то задевает меня плечом, не оборачивается. Люди еще не замечают меня, люди еще не знают, что я им принес.

Люди всегда догадываются слишком поздно.

Иду через вечернюю толпу – кто-то наступает мне на ногу, даже не вздрагиваю. Прошло время, когда я вздрагивал, и время, когда я лез в драку, тоже прошло.

Люди шумят, где-то слышен женский смех, ненавижу женский смех, почему-то особенно женский – ненавижу. Где-то гремит музыка, какой-то праздник у них сегодня, не помню я уже, что у них за праздники…

Люди смеются, шутят, люди еще не знают, что их ждет.

Я знаю. Ощупываю пояс, где под одеждой у меня спрятана смерть. Одно нажатие кнопки – и все будет кончено. Навсегда. Я знаю, что смерть унесет меня вместе со всеми, но мне все равно.

Иду через толпу. Толпа не хочет расступаться, накатывается на меня – волнами, волнами, давит, душит, затягивает куда-то на дно. Я знаю, я привык к этой толпе… то есть, что я говорю, к толпе нельзя привыкнуть, толпу можно только уничтожить, или я её, или она меня.

Люди уже и не помнят, как причиняли мне боль. Вон смеется накрашенная девица, она уже не помнит, как я ухаживал за ней, как она кокетничала со мной, как я подарил ей айфон, который стоил две моих зарплаты – и больше я её не видел, и айфона тоже.

Иду через толпу. Толпа ничего не помнит, толпе не положено ничего помнить. Вон те парни у барной стойки, они уже не помнят, как обобрали меня дочиста в темном переулке, выворачивай карманы, и все такое. Они уже не помнят, как это было.

Я не забыл.

Я все помню. Так уж я устроен, все помню, ничего не забывается у меня. Вон тот толстый богач обнимает девчонок, он не помнит, как я построил для него костел, а он приказал ослепить меня, чтобы я никогда не сотворил ничего подобного.

А я не забыл.

Люди смеются, шутят, какой-то паренек протягивает мне листовки, приглашает на открытие чего-то там. Хорошо помню этого паренька, как он продал меня врагам за тридцать сребреников. А он забыл.

Иду через толпу, – толпа смыкается, поглощает меня, главное, не раствориться в ней без остатка. Мимо проходит почтенный человек, он однажды прогнал меня, как собаку, когда я после долгого пути просил пристанища в его доме. Ты помнишь?

Нет.

А я помню.

Мимо идет белобрысый мужчина, оживленно болтает по мобильному. И этого мужчину я помню, как он расстреливал меня за воротами Бухенвальда, и я был еще жив, когда нашу братскую могилу забрасывали землей…

Я ничего не забыл.

Где-то играет музыка, слышится детский смех, ребенок пускает мне в лицо стаю мыльных пузырей. И этого мальчишку я тоже хорошо знаю, как он поймал меня на лугу, и отрывал мне крылья, и жег меня зажигалкой.

Он уже не помнит, как это было.

Я не забыл.

Меня утешает только одно – сегодня же всего этого не будет. Орущих детей, смеющихся женщин, самодовольных богачей, праздничной толпы.

Сегодня все кончится.

Почему-то – сам не знаю, почему – мне хочется дать миру последний шанс. Иду к девушке, стоящей чуть в стороне от других, – мы любили друг друга двести лет назад, я готов был положить к её ногам весь мир, а она вышла замуж за седого банкира.

Иду к ней.

Барабанная дробь в душе.

– Не узнаешь меня?

Смотрит на меня, как на психа.

– Чего надо-то, я не поняла?

Ухожу. Последний шанс не удался. Оглядываю вечереющий город, мерцание огней, праздничную толпу…

Протягиваю руку к кнопке под одеждой…

…не нажимаю.

Иду домой, поднимаюсь к себе. Отсюда виден весь город, маленький и тесный.

Не сегодня.

Не сейчас.

Который вечер, который год, который век говорю себе – не сейчас.

Корю себя за малодушие.

И на следующий вечер снова говорю – не сейчас.

Иду через толпу.

Кто-то толкает меня, кто-то задевает меня плечом, не оборачивается. Люди еще не замечают меня, люди еще не знают, что я им принес.

Люди всегда догадываются слишком поздно.

Иду через вечернюю толпу – кто-то наступает мне на ногу, даже не вздрагиваю. Прошло время, когда я вздрагивал, и время, когда я лез в драку, тоже прошло.

– Вижу объект.

– Уточни.

– Вижу землю.

– Знаешь ты, что это та земля?

– Проверил.

– В прошлый раз тоже проверил. И плохо было.

– Все точно… вот она… земля.

– Благая весть…

Люди шумят, где-то слышен женский смех, ненавижу женский смех, почему-то особенно женский – ненавижу. Где-то гремит музыка, какой-то праздник у них сегодня, не помню я уже, что у них за праздники…

Люди смеются, шутят, люди еще не знают, что их ждет.

Я знаю. Ощупываю пояс, где под одеждой у меня спрятана смерть. Одно нажатие кнопки – и все будет кончено. Навсегда. Я знаю, что смерть унесет меня вместе со всеми, но мне все равно.

– Найди мне, где больше жизней.

– Здесь.

– Недостаточно много.

– Здесь.

– Тоже недостаточно. Больше, больше. Ты смотри, где огней больше горит, там их много.

– Здесь огней много.

– Больше огней.

– Здесь…

– Да. Здесь.

Иду через толпу. Толпа не хочет расступаться, накатывается на меня – волнами, волнами, давит, душит, затягивает куда-то на дно. Я знаю, я привык к этой толпе… то есть, что я говорю, к толпе нельзя привыкнуть, толпу можно только уничтожить, или я её, или она меня.