Лина Кирилловых - Идущие. Книга II

Интересно, есть ли отсюда выход на поверхность?

Нос лодки с фонарём-свечой на нём нацелился в одно из круглых жерл на противоположной стене. Снова в холод и темноту – Вилле вздохнул.

– А я всё думала, на кого ты похож, – задумчиво проговорила Сенджи, когда лодка, покинув пространство зала, целиком скрылась в стоке. Вилле вздрогнул. – Как будто видела раньше, но отчего-то не узнаю. Нет, ну надо же: тот высокий старик в мундире и с саблей, который…

Она не закончила, будто проглотив окончание фразы. Вилле обернулся и увидел, что Сенджи, положив на колени весло, сгорбилась и уставилась неживым взглядом на свои ботинки. Она выглядела огорошенной, но не неприятно, не разочарованно и не гадливо – страшно. Словно в том, что Вилле – внук своего деда, было нечто больное, жуткое, противоестественное.

– Сенджи, прости, – начал было Вилле, понимая лишь то, что из-за него она вспомнила что-то нехорошее, но она прервала его. Не поднимая головы, Сенджи произнесла глухим голосом:

– Должно быть, это – фатум.

– А?

– Судьба. Наша встреча – судьба. Вилле, ты правильно сделал, когда, увидев меня на набережной, решил догнать, а после прыгнул в лодку, а я правильно сделала, когда взяла тебя с собой. Я считала, что ты просто бездельник, сын какого-нибудь городского чинуши или торговца-богатея, но бездельник с живым умом и готовностью слушать, и это привлекло меня в тебе, а ещё твоё… старомодное рыцарство, что ли, наивная храбрость и доброта – на фабричных улицах, где каждый сам за себя, такого не водится. И я решила рассказать тебе то, чем ты так заинтересовался, рассчитывая – или хотя бы надеясь – поселить в открытом, сомневающемся, а не косном и тупо уверенном, как у многих, уме почву для размышлений… но теперь я вижу, что не рассказать тебе было бы преступлением. И, возможно, не одна я должна это сделать, может, мне надо сводить тебя к остальным – если не забоишься, конечно… Потому что ты, Вилле, похоже, наша единственная, внезапно сама пришедшая в руки надежда в облике человека.

Вилле прерывисто выдохнул. Речь Сенджи пришибла его и уже слегка напугала. Течение стока неумолимо повлекло лодку вперёд. Он внезапно почувствовал себя маленьким и беспомощным, как тогда, когда его отправили в конюшни в первый раз. Десятилетний, ещё ничего не умеющий, провинившийся в том, что умял в один рот на кухне почти все медовые пирожные, приготовленные к вечернему чаепитию для какого-то важного гостя, Вилле, которого Жан-Жак на этот раз и навсегда посчитал слишком взрослым для розог, растерянно замер при виде длинного ряда пустых стойл, откуда ему было велено выгребать прелую, смешанную с навозом солому. Грабли в руке ощущались неподъёмной тяжестью, в нос бил острый, грубый животный запах мочи и пота, было жарко, странно, страшно, некомфортно и непривычно, а Жан-Жак, наблюдающий издали (свой громадный знаменитый нос он зажал платком), казался удовлетворённым тем, что увидел. Он ушёл, кликнув слуг и приказав им не вмешиваться. Но те не послушались. Кто-то из них вытер Вилле выступившие от обиды жгучие слёзы, кто-то приобнял за плечи и погладил по голове, кто-то угостил яблоком, а потом Вилле подвели в стоящему в самом дальнем стойле старому слепому жеребцу, которого уже не для кого не седлали, и деликатно отступили на пару шагов, чтобы мальчик и конь познакомились. Слепой жеребец доверчиво ткнулся мордой Вилле в щёку. Он почуял яблоко, и Вилле отдал его коню и смотрел, как тот хрустит, и улыбался. Конь был тёплым, живым, он смешно и щекотно дунул Вилле в ухо, когда обнюхивал, а теперь так аппетитно жевал спелый фрукт и выглядел настолько довольным – довольным жизнью, несмотря на то, что был и стар, и сед, и слеп, что поневоле становилось стыдно за свои сопли. Вилле гладил его между ушей и успокаивался. Слуги тоже принесли грабли, и он, возмущённо и весело отвергнув предложенную ему возможность просто тихонько посидеть в уголке, стал работать вместе с ними – скоро должны были вернуться отдежурившие в городе конные гвардейцы, которые оставляли лошадей в конюшнях резиденции наместника и отправлялись в находящиеся по соседству казармы. Запах уже не казался Вилле таким резким и чужеродным. Это был запах живых существ, верных спутников человека, которые носили его у себя на спине и возили, запряжённые в фургон или телегу, еду для него, топливо, вещи, катали детей. А взамен человек о них заботился – мыл, поил, кормил, лечил, чистил скребком, менял подковы и соломенную подстилку. Взаимопомощь, сотрудничество, своеобразный обмен. Дружественный обмен. Тёплое дыхание у себя на ладони. Что-то тем вечером проросло в Вилле, зароненное, словно семечко, в тот момент, когда старый конь взял яблоко у него из рук. Мальчик полюбил бывать на конюшне. Он убирал солому, расчесывал лошадям гривы, помогал их мыть, выводил на прогулку слепого жеребца, с которым крепко сдружился и для которого всегда носил яблоки, раскладывал в лоханки болтушку из овса и слушал истории слуг. Жан-Жак полагал, что Вилле наказан – тот же ощущал радостное единение. Это чувство – дружба, симпатия, оформившаяся или оформляющаяся привязанность – возникало у него и к людям. Слуги на конюшне, Марк, Анри, дедушка, конечно же… Тот уехавший на трамвае конопатый. Семья мастерового. Сенджи. Сенджи, почти ровесница, с которой можно было бы так здорово болтать обо всём, что сопутствует возрасту, и пусть она при этом – девчонка… А теперь она говорит ему что-то пугающее. Что-то очень взрослое, чего Вилле не понимает. Что означает «надежда»? Он нужен комитету?

– Кто ты, Сенджи?

Она посмотрела на него поблёскивающими в полумраке глазами. Ни недовольства, ни злости, ни презрения, а та самая надежда, почти отчаянная – и это девочка, что, прижав его к стене, разъяренно грозила ножом?

«Коллаборационисты», – вспомнил Вилле.

Не далёкий комитет в Совете, заседающем в метрополии, а лояльные дикарям из-за Стены горожане-предатели. Те, что укрывают их в своих домах, снабжают оружием и планами городских застроек. Те, что имеют с беспорядков и пожаров свою чёрную денежную выгоду. Или же просто… идейные, сумасшедшие, повёрнутые, гораздо страшнее в своём безумстве всех комитетчиков, вместе взятых, потому что комитет ведь в метрополии, а город и горожане – вот они, рядом… Главная проблема жандармерии. Нет, коллаборационистов периодически ловят и успешно сажают в тюрьмы, но у них, говорил дедушка, очень сильна агитация. Не говорил только, в чём она проявляется. Неужели в том, что Вилле только что услышал…

– Если ты из коллаборационистов, то ничего не выйдет, – набравшись храбрости, заявил Вилле. – Проще тогда тебе взять и ткнуть меня ножом. Быть предателем я не согласен.

Сенджи, не отрывая от него взгляда, медленно потянулась рукой под плащ. Вилле приготовился… к чему – прыгнуть на неё, прыгнуть в воду? Но вместо своего ножа Сенджи достала ключ.