Аркадий Застырец - Двенадцатая ночь, или Всё, что угодно. Последствие комедии «Twelfth Night, or What You Will» by William Shakespeare

Оливия.

Что ты думаешь об этом дураке, Мальволио? Он неисправим?

Мальволио.

Конечно! Его, как горбатого, разве что могила исправит. С годами ведь только ум слабеет, а глупость растет и крепнет, как на дрожжах.

Фесто.

Дай же Бог, сэр, твоей глупости стремительно крепнуть с годами!

Оливия.

Что скажешь на это, Мальволио?

Мальволио.

Я восхищаюсь вашим милосердием по отношению к этому бездарю. Не так давно я стал свидетелем тому, как он прикусил язык в ответ на шутку ярмарочного паяца. Ни бе, ни ме, ни кукареку. Милостиво посмеиваясь над его фиглярством, вы усугубляете порочность этого мерзавца. А по-моему, даже умнейшие люди, смеясь пошлятине такого рода, сами рискуют со временем превратиться в каких-нибудь снежков, каштанов и бульдогов.

Оливия.

О, вы больны самолюбием, Мальволио. Щедрый, простодушный и свободомыслящий человек не придает особого значения горошинам из рогатки, которые вы принимаете за пушечные ядра. Шут никогда не злословит, как бы кого ни обличал. Так осмотрительный человек никого не обличает, как бы ни злословил.

Фесто.

Да поможет тебе Меркурий врать без запинки за доброе слово о шутах!

Возвращается Мария.

Мария.

Мадам, у ворот стоит молодой человек, страстно желающий поговорить с вами.

Оливия.

Опять посол Орсино?

Мария.

Не знаю, мадам, но юноша хорош собой и недурно воспитан.

Оливия.

И кто там не дает ему войти?

Мария.

Сэр Тоби, мадам, ваш дядя.

Оливия.

О, нет! Страшно представить, что он там наговорит! Мария, приведи сюда моего родственничка. (Мария уходит) А ты, Мальволио пойди скорей к воротам, узнай, кто этот незнакомец. И если он из свиты герцога, скажи, что я больна, что дома никого, и денег нету, и кошка родила вчера котят… Короче, придумай что-нибудь риторическое…

Мальволио.

Риторическое – это мое. (Уходит.)

Оливия.

Теперь вам ясно, сэр, что ваше шутовство вконец одряхлело? Никто над ним уже не смеется. Ведь грех смеяться над старостью…

Фесто.

Твоя давешняя апология дурачества, мадонна, была настолько убедительной, точно ты прочишь в дурачки своего старшего сына, да наполнит великий Гудвин его черепушку первосортными мозгами! А то еще пойдет умом в двоюродного дедушку, у коего пиа матер слабее корпии в колбе. Вот он, кстати, легок на помине!

Входит Сэр Тоби.

Оливия.

Ой, горе мое! Опять нарезался! Кто там стоит у ворот?

Сэр Тоби.

Жентильмен.

Оливия.

Джентльмен? Какой джентльмен?

Сэр Тоби.

Жентильмен как жентильмен… Ик! Будь проклята селедка в маринаде! Здорово, шут!

Фесто (раскланиваясь) .

Ваше нализательство!

Оливия.

Дядя, дядя, и как вас угораздило в такую рань довести себя до этакой летаргии?

Сэр Тоби.

Литургия? Где она? Я опоздал на литургию из-за этого у ворот!

Оливия.

Да кто там такой в самом деле?

Сэр Тоби.

В самом деле всё не так, как в самом деле! Кто он такой? Я не знаю. Но думаю, сам дьявол! Не даром же он не пускал меня на литургию! Где у вас тут литургия? (Покачнувшись) А впрочем, лучше пойду вздремну, ибо все дороги ведут… в храп. (Пошатываясь, уходит.)

Оливия.

На кого похож пьяный человек, шут?

Фесто.

На дурака, полоумного и утопленника. Первый глоток сверх меры усугубляет его глупость, второй – окончательно сводит с ума, третий – пускает на дно, как шторм дырявую шлюпку.

Оливия.

Дырявая шлюпка – на этот случай самое подходящее сравнение. Присмотрел бы ты за ним, а то боюсь, наш утопленник всплывет где-нибудь в сточной канаве или того хуже – в полицейском участке.

Фесто.

Поверь моему опыту, мадонна, он еще на плаву, хотя ума уже лишился. Так что дурачок присмотрит за безумцем.

Фесто сталкивается в дверях с Мальволио.

Мальволио.

Каналья!

Фесто.

Рад знакомству. А я – Фесто, придворный шут.

Фесто уходит.

Мальволио.

Мадам, этот юноша желает говорить с вами. Я сказал ему, что вы больны – он заявил, что прихватил с собой испытанное средство от вашей болезни. Я сказал, что вы спите – он сообщил, что умеет разговаривать со спящими, и показал соответствующий диплом. Наконец, простите, мадам, я соврал, что вы умерли. Он завопил «Аллилуйя!» и утверждает, что способен воскресить вас, аки Христос Лазаря. На этом я спасовал, ретировался и жду дальнейших распоряжений. Этот юноша желает с вами говорить и ничего не желает слышать.

Оливия.

Скажите ему, что он не будет говорить со мною!

Мальволио.

Сказал. Наглец же отвечает, что будет стоять у ворот так же непокобели… непоко-лебимо, как чугунная коновязь, до тех пор, пока…

Оливия.

Да что же он за человек такой? Какого рода?

Мальволио.

Мужескаго, мадам.

Оливия.

Да нет, какого он типа?

Мальволио.

По-моему, сангвиник.

Оливия.

Да нет же! Что он за персонаж? Каков типаж? Какого амплуа?

Мальволио.

Похож на травести. Для мужчины слишком юн, для младенца староват. Стручок без очевидно выпуклого содержания, этакий цуккини с весенней грядки. Говорит грозно, а у самого материнское молоко на губах не обсохло.

Оливия.

Ладно. Пусть войдет. И позовите мою горничную.

Мальволио.

Мария! Срочно к госпоже!

Мальволио уходит. Входит Мария.

Оливия.

Подай мою вуаль, Мария.

Набрось мне на лицо.

Сама прикройся тоже.

Послушаем мальчишку от Орсино.

Входит Виола.

Виола.

Кто из вас досточтимая хозяйка этого замка?

Оливия.

Я за нее. Со мною говорите.

Виола.

Изысканная, ослепительная и несравненная красота!.. Умоляю, скажите: поскольку я никогда ее не видел, вы ли благородная хозяйка этого замка? Прошу, не смейтесь надо мной, вам же лучше будет. Когда я стесняюсь, просто зверею!

Оливия.

Откуда вы свалились на наши головы?

Виола.

Я могу сказать немного больше, чем заучил, но в моей домашней заготовке на этот вопрос ответа нет. Очаровательная, кивните мне, если вы и впрямь в этом доме хозяйка, чтобы я мог начать свою речь.

Оливия.

Вы – комедиант?

Виола.

Нет, мое нежное сердце. Но – клянусь клыками самой ядовитой злобы – я не тот, кого изображаю. Вы – в замке хозяйка?

Оливия.

Если не узурпирую моих собственных прав, то – да, хозяйка здесь я.

Виола.

Если вы и есть она, вы узурпируете право на самое себя. Ведь то, что даровано свыше, принадлежит нам не вполне. Но затем я и здесь, чтобы восстановить справедливость в этом вопросе. Если вам угодно, я начну свою речь и выложу пред вами сердце и печень моего послания.

Оливия.

Угодно, не угодно – давайте без угодничества. Переходите к сути, наконец, а сердце с печенью пусть остаются на бумаге.

Виола.

Но я с таким трудом заучил послание наизусть, и оно так поэтично…