Кирилл Берендеев - Письма с Истра

– Мы рассмотрели ваше ходатайство, изучили ваши справки и записи, и вынуждены огорчить; к сожалению. Мы не можем предоставить статус беженца из-за недостаточных доказательств преследования со стороны правоохранительных органов России.

Первые несколько мгновений он молчал, не понимая ни слова. Попросил повторить. Переводчик кивнул чиновнику, текст воспроизвелся в точности – как заезженная пластинка.

– Но почему? На меня завели уголовное дело, мне светит десять лет и миллионные штрафы.

– Есть нюансы. Дело находится в стадии рассмотрения, вы проходите как соучастник, угроза вашей жизни или здоровью вами же преувеличена. Вы не являетесь знаковой фигурой, не состоите в запрещенной партии, не участвовали в митингах или пикетах, – молодой человек потряс головой, пытаясь отогнать наваждение.

– Вы не знаете, что у нас за суд, он всегда копирует заключение прокурора. Прокуратура послушает службы, и выставит ровно то, что они хотят. А то, что я соучастник… так я один, они же как в пятьдесят втором моего деда… – комнатка превратилась в узкий тоннель, заканчивающейся кособокой энергосберегающей лампочкой на стене, с трудом удалось отогнать наваждение. – Они просто хотят добавить подписчиков моего блога в дело, поломать меня, чтоб я сдал кого-то на допросе. Это как дело врачей, только теперь касается блогеров, неважно известных или нет.

– Вас прежде били?

– Только угрожали.

– Вот видите. А у нас случаи насилия постоянны, – переводчик и чинуш синхронно кивнули в сторону рекреации. – Людей пытали. Их вытаскивали из тюрем, спасали от смерти. А ваш случай… он, понимаете, отличается, – чиновник поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.

– Да, пороху не нюхал.

– Вы забыли документы. И еще, подождите, вот вам мой совет. Подайте новое прошение, через вашего адвоката. Я с ним свяжусь.

После его и отправили в депортационное гетто. Где он, буквально через пару дней, сидя в очереди уже к адвокату, снова стакнулся со афганцем – будто наваждение.

– И вас туда же, вот как. А мой брат, он в тюрьме сейчас, – только и произнес старик, потряхивая головой. – Натворил что, не говорят. Не пускают. Автобус придет.

Снова замолчал, ни на кого не глядя. Молодого человека вызвал адвокат. Пригласил присесть в продавленное кресло напротив стола, заваленного однообразными бланками с красным штампом поперек – и неграмотному можно догадаться, что это значило.

Начал издалека, с очевидно несправедливого решения выслать его подзащитного из коммуны в депортационный лагерь. Говорил долго, обращаясь явно не к собеседнику, молодому человеку подумалось, защитнику не хватает публики. Так привык выступать в суде, что не может иначе. Не выдержав, попросил адвоката пояснить ситуацию в двух словах.

– Грубо говоря, они в вас не нуждаются. В том виде, как вы подали прошение. Видите ли, пока вас не обвиняют напрямую, вы не можете быть признаны узником совести, на вас могут давить, оскорблять, могут даже обыскивать и угрожать, но пока нет прямого нарушения ваших прав…

– Я понял, что беженцев у них слишком много.

– И это тоже, – дернув щекой, согласился адвокат. – Поэтому они вынуждены выбирать. К сожалению, выбор пока не в вашу пользу. Вы не состоите ни в одной партии, не участвовали…

– Мне это уже говорили. И что я не друг знатных оппозиционеров, и не сидел, а просто офисный планктон. Что еще сказал чинуш?

– Он предложил подать заявление заново, как если бы вы решились выставить себя в новом свете. Это называется «каминг аут», то есть раскрытие. Видите ли, в Голландии несколько лет назад принят закон, по которому представители сексуальных меньшинств, подвергавшиеся тайному или явному преследованию со стороны хоть сослуживцев, хоть начальства, хоть общества, получают преференции при прохождении отбора.

Молодой человек безмолвствовал, глядя на замолчавшего адвоката. Дядя бежал в восемьдесят девятом в Австрию, еще до его рождения, устроился по специальности, тогда его работой инженера даже хвалились в компании. Несколько раз он писал, приглашая, мама так и не решилась поехать к брату даже после развала. Даже в отпуск. Дядя говорил, нас тут держат за бездомных котят, помогают, делятся, советуют, удивительные люди, чувствую себя настолько в своей тарелке, даже несмотря на то, что едва понимаю язык.

Конечно, сейчас все изменилось, Союз давно пал, беженцы приелись, а многим и вовсе осточертели, да и нынешняя заморозка лишь повод ждать новой волны нахлебников. Об этом много писали и говорили еще до войны. Все одно ему верилось в лучшее. Вроде столько грязи вылито, столько копий сломано. Верилось. Только сейчас эта вера, полжизни подпираемая самыми разными способами, осела, превратившись в пыль. Он не знал, становиться ли на колени, чтоб поднять прежде столь лелеемые останки.

– И что мне делать? – наконец, спросил он.

– Все просто, – зачастил адвокат. – Вы переписываете анкету, где указываете не только и не столько преследования со стороны властей по политическим мотивам, но и добавляете о том, что вам прежде не хотелось говорить вслух, особенно в России, где общество, сами знаете, как настроено против меньшинств. Это обращение в доказательствах не нуждается, да и как их получить? Единственное, вам придется побыть под наблюдением все время, пока идет процесс получения гражданства. Все тоже самое, за исключением внимания вот к этой особенности. И главное. Вам надлежит побыстрее влиться в общество: не только найти работу, но и вступить в какой-то клуб по интересам, больше общаться, да, конечно, с представителями – это тоже будет проверяться. Кроме того, что вы будете отмечаться в миграционной службе, к вам будет заходить инспектор, где-то раз в две-три недели.

– Мне ему зад показывать?

– Даже не шутите так, от двух до пяти лет вы будете под микроскопом как бы и что не повернулось. И поймите меня правильно, это для вашего же блага…

Молодой человек медленно поднялся, поблагодарил за совет, сообщив, что подумает. Выходя, снова столкнулся со стариком, тот принялся узнавать, как и что прошло, надеялся на вышнюю волю.

– Именно, есть способ, – и рассказал подробнее. Разумеется, афганца это взбесило до крайности, он ругался неведомыми словами и долго стучал кулаком по журнальному столику, покуда его не вывели вслед за молодым человеком.

На следующий день он захотел найти старика, извиниться за выходку. Не зная, где искать, слонялся по гетто, покуда не добрел до ворот. Навстречу выезжал автобус, с окнами, закрытыми плотными шторами, сквозь прорези отчетливо виделись белые лица возвращаемых в Освенцим. Он спросил у охраны, увезли ли старика, разговор шел на английском, его не сразу поняли. Нет, не увезли, вчера он пытался покончить с собой, повесившись, его откачали, сейчас в лазарете на успокоительных. Вывезут позже.