Кирилл Берендеев - Письма с Истра

Остановка «Промзона номер шесть», он спохватился, выскочил из автобуса, растерянно повертел головой. Снег, едва сыпавший, сейчас усилился, мутное небо надвинулось на город совсем низко. Вот и широкая лестница, спуск к ангарам и цехам сортировочной. Узкая улочка, ведущая в сторону от оживленной трассы, чистая, уютная, тихая. Агнесса рассказывала, их организация даже не пыталась найти помещение среди жилых кварталов. Сами понимаете, говорила она, неловко улыбаясь и пожимая плечами, кто захочет жить рядом с таким местом. Он кивал, в тот день как раз получил разрешение, и госпожа Хиршер рассказывала ему о месте и пересылала фотографии. Осталось совсем немного пройти, вот этот пакгауз, видневшийся на фото с краю, и после него метрах в ста будет синий дом с темно-зеленой крышей. Его цель.

Когда он впервые узнал об этой организации, долго волновался, прежде чем найти ее сайт, потом вчитывался в условия, предостережения, статистику и все прочее, понял, что не понимает и половины. Нет, немецкий он знал хорошо, говорил бегло, со школы осталось. Язык не то чтоб нравился, как-то прикипел к нему. Неудивительно, что найдя сайт… нет, не то.

Через неделю, может, больше, заполнил форму, отослал. Ответ пришел через несколько часов, пришедшее письмо, не автоматическое, заставило вздрогнуть. «Ваше обращение будет рассмотрено в ближайшее время, пожалуйста, уточните детали». И длинный список всего необходимого, плюс анкета, даже скорее тест, на который он потратил весь следующий день. Еще через неделю ему предложили собеседование. Им нужно удостовериться в причинах, подтолкнувших его обратиться в организацию. Вас будет курировать Агнесса Хиршер, она же примет окончательное решение. Это письмо на русском, первое среди немногих, полученных им, затем переписка перешла на почтовый ящик Агнессы.

Вот и дом. Он остановился, переводя дыхание. Снял шапку, несмотря на залепивший снег, отер рукавом куртки лицо лоб, волосы. Вспомнил о платке. Немного постояв, снова пустился вперед, стараясь смотреть по стороннем, не сбиваться на скорую ходьбу, дышать глубоко, спокойно. Никак не получалось.

Что он предполагал увидеть в окошке скайпа, когда позвонил Агнессе? Наверное, то, что увидел: женщина, под шестьдесят, в аккуратной темной блузке и джемпере, верно, и у них сейчас холодно, хотя и конец апреля, с нескрываемой проседью волос. Усталое лицо, наметившиеся мешки под глазами. В комнате сумрачно, или это тени так легли? Позже он видел ее совсем иной. Быть может, в тот день она устала на работе. Улыбнувшись ему и представившись, госпожа Хиршер заговорила сперва о нем, немного о себе, о погоде, и только после долгого предисловия перешла к вопросам. Почему он хочет приехать к ним. Агнесса получила результаты обследования, проведенного год назад в московской больнице, но хочет, чтоб рассказал он сам. Торопливый кивок в ответ; и прежде, отвечая на письма Агнессы, писал много, а сейчас, впервые смотря в глаза, увидел в них человека, которому мог бы довериться. Хотел бы.

Потому сделал долгое отступление, начав со школы. Как-то с самого начала не складывалось, друзей не завел, подруг тоже. Были связи, но и только. Он торопился добраться до главного, но Агнесса, кивая, задавала вопросы, никак не получалось сократить разговор. Нет, хотелось выговориться. Столько раз не получалось. Он так и сказал ей – самым близким человеком считал психолога, с которой откровенничал за деньги лет пять-шесть назад, женщину, чуть старше его. Наталья, с ней он говорил и на сеансах, и после звонил домой, спрашивая о чем-то пустячном, но стараясь вжать в десять минут разговора как можно больше своей боли. Больше она не давала говорить. Больше этих десяти минут, больше полутора часов сеанса. Сойтись не получилось, да и как – у нее семья, дети, устоявшийся круг, куда пациентам вход воспрещен. Я понимаю, что лез не туда, но с другими выходило еще хуже. Дожил до сорока, а ни друзей, ни семьи.

Может это и хорошо, возражала Агнесса, ведь вы не познали боль утрат, вы не ломали свою жизнь, вы не теряли…. Нет, это хуже, я столько лет прожил, ничего не ощущая, не пережив, даже к тем, с кем пытался связать жизнь. Но тогда о чем разговор? Зачем жена, которую ни вы не любите, ни она вас. Он пожимал плечами, вспоминая: ровно так же жили его родители – соединяясь лишь на нем, все остальное время проводя раздельно. Они и спали в разных кроватях, насколько позволял метраж небольшой комнаты. Знаете, как будто мне по наследству передалось. Хотя нет, у них это второй брак… простите, что я все это вам рассказываю. Агнесса возражала: говорите спокойно, я внимательно слушаю, мне надо понять вас.

Он говорил. Работает в офисе, менеджером по продажам, тупая однообразная работа, впрочем, грех жаловаться, начальница входит в положение и дает ему заниматься своим хобби – поэзией. Как интересно, почитайте, пожалуйста, из своего. Он не помнил наизусть, извиняясь, открывал файлы, читая с компьютера, замечая, маме очень нравилось, она так радовалась публикациям, а пусть без денег или и вовсе за плату. И, снова извиняясь, это старое, года три как не пишу. Не получается, вы ведь читали историю болезни. Уже не получается. Как два года назад умерла мама… знаете, это… мне не с чем сравнить. Она как будто до сих пор со мной, но я только никак не могу до нее дотянуться, увидеть, услышать. Агнесса кивала мелко, прося продолжать.

Мама ушла последней, он остался один. Ну не совсем, у него двоюродный брат, с которым не видится уже лет пять. Есть еще дядя… кажется, еще есть, переписка давно угасла. Вроде родичи, но…. А теперь я стал бояться получить от них весточку. Всего стал бояться, как почувствовал болезнь, вылез проклятый страх, неврозами, стрессами, паническими атаками. И зацепиться стало не за кого, это самое отвратительное.

Агнесса соглашалась, остаться одному совсем плохо, вы не пробовали поближе сойтись с коллегами по работе, – пробовал, не получалось. С Ирой вроде бы сходился, она славная, но настолько поверхностная. Да и не в этом дело, можно жить, если что-то чувствуешь, а иначе. Вы же сами сказали. В последнее время я совсем потерялся. Знаете, больше всего меня испугал один момент – я забыл, как пользоваться стрелочными часами, это где-то года полтора назад первый раз случилось. Смотрел на время и не понимал, что вижу. Минут пять точно. Мама вот так же… может, наследственное, не знаю. И быстро, стараясь, чтоб его не перебили наводящим или уводящим вопросом: я поэтому и не пишу сейчас. Сразу теряюсь в повествовании. Я это давно стал замечать, лет шесть еще. Сперва не получались венки сонетов, поэмы, вообще что-то длинное. И на работе, во время переговоров, случалось – вроде объясняю затверженные формы контакта, а чувствую, что говорю ерунду. Теряю мысли по одной. Забываю, перестаю понимать… вот сейчас читаю свои даже сонеты и удивляюсь, что это вообще мое.