Нина Данилевская - Астрик и Маргарита

Она гоняла на мотоцикле на огромных скоростях. Сначала на заднем сиденье – крепко держась за талию впереди сидящего парня. Она даже не совсем отдавала себе отчет в том, чья именно талия находится в ее крепком объятии. (В каком-нибудь кинофильме это можно было бы изобразить так, что вот она садится на мотоцикл, перекидывается двумя-тремя словами с каким-нибудь рыжим верзилой, берется за его талию – крупный план… потом проносящийся городской пейзаж, рев мотора, камера возвращается к парню, а там уже совсем другое лицо, затем третье…). Потом у нее возник собственный мотоцикл, и в вышеуказанном функциональном элементе отпала нужда.

Алкоголь, сигареты, наркотики? – Нет, бог миловал. Просто не понравилось и все. Невкусно. Ну и плюс – тот смутный запрет, связанный с неосознанным самоуважением имеющего идеал человека.

Учеба, работа, деньги, творческая самореализация? – Да, почему бы нет? Маячивший идеал формировал требовательность к себе еще и в этом отношении. Плюс – отцовские гены.

С отцом она почти не общалась. Он ей не мешал, и она ему не мешала. За неимением лучшего – тоже вариант семейной идиллии. (Его, кстати, очень устраивала ее привычка готовить еду.)

Она занималась журналистикой и фотографией. Необходимая для этой стези наблюдательность, как помним, была развита в ней с детства. А от отца в наследство досталась привычка анализировать, сравнивать и осмыслять. У нее было также здоровое не сдержанное воспитанием любопытство и широта взглядов. Но в отличие от отца она не была методичной. Она быстро увлекалась самыми разными вещами. То училась играть на пианино, то покупала флейту и нанимала учителя, то вдруг большой теннис, то рисование и лепка, то древние цивилизации, то математические головоломки, то шахматы, то телескоп. Но ей не нравилось копать глубоко. Как только увлечение начинало попахивать скучным занудством, она бросала. Ну то есть не то, чтобы совсем бросала, но достигала определенного уровня и дальше не шла. Это обеспечивало ей удивительный, хотя и не глубокий в своих частностях кругозор. Типичная журналистка.

И, конечно, у нее был абсолютно безграничный круг общения (что тоже радикально отличало от затворника-отца). В процессе каждого увлечения (а в момент его апогея это была прямо-таки всепоглощающая страсть) она сближалась с соответствующими людьми – будь то очкарики с мехмата, музыкально-художественная богема или спортсмены. И как-то везде она умела чувствовать себя своей. Ведь это пресловутое «свойств о» как раз и определяется степенью приобщенности к интересу. Часто мы внедряемся в компанию людей просто из дефицита общения, а к их интересам уже приобщаемся задним числом – как к поводу для встреч. Но это со стороны быстро вычисляется, чувствуется как-то, сопровождается обидной снисходительностью – и не удается обычно прижиться в этой ситуации. Но Маргарита была не из таких. Любой очкарик невооруженным глазом (извиняюсь за циничный каламбур) видел, что у нее в приоритетах не общение, а именно эта каверзная, дразнящая, досадная задачка, не дающая ей покоя. Это, конечно, пронзало.

(Почему так нравится увлеченность? Почему мы немеем в благоговении перед увлеченными людьми? Очень сложный вопрос. Думаю, что подлинная увлеченность каким-то делом в нашем сознании/подсознании несовместима с такими вещами, как мелочная корысть, бытовая жадность, подлость, агрессия, соперничество и т. п. Ведь все это связано с суетной борьбой за место под солнцем, а одухотворенный увлечением человек достаточно равнодушен к земному, чтобы не участвовать в этой борьбе; львиная доля его душевных сил уходит в другое русло. (Но речь, разумеется, идет об искреннем увлечении, а не о маске горемыки-неудачника, сквозь которую неприглядно просвечивают зависть и обида на весь мир, уютно расположившийся на том самом месте под солнцем.)

Любовь, романы? – Ох, она была тот тип, который влюбляется исступленно и слепо. Это просто такая химия организма. Жизненный опыт здесь ничему не учит, разве что уж очень медленно, когда результат может быть в равной степени объяснен и химически-возрастными изменениями. Зато после очередного измотавшего душу романа она с радостью поняла, что любовь – это вид невроза, от которого излечиваешься. Быстрее ли, дольше ли, но он неизбежно проходит, этот невроз. Причем иногда так благословенно неожиданно, таким счастливым облегчением! Был момент – она думала, что дома одна, – когда отец, вдруг пройдя по коридору, увидел ее сквозь полуотворенный проем: она, схватив мамину фотографию и распахнув глаза-маргаритки (эту ассоциацию прочно вызывала ее лучиками расходящаяся светло-голубая радужка), в восторге кричала: «Мамочка! Радость! Я разлюбила!!!». В такие моменты она ощущала в себе силы атланта. Независимая, она уже горы могла перевернуть. О, эта эйфория душевного освобождения! Когда снова видишь весну, деревья, можешь радоваться мелочам, мечтать о чем-то, что-то делать… Да-а… По сравнению с тем адом ревности, обид, недолюбленности, бесплодных ожиданий… – наступала просто-таки невыносимая легкость бытия.

Подруги? – Сложный вопрос. В принципе, по сути – в глубине души – она была довольно привязчивым человеком. Отнюдь не самодостаточным. И, видимо смутно ощущая в себе эту потенциальную ранимость, она не рисковала сближаться с теми из девчонок, кто ей нравился – кем потом было бы больно быть (эка поросль грибного губья – Цинциннат был бы в восторге) – больно было бы быть преданной. А близкое родство женской дружбы и предательства она как-то кожей ощущала.

И по этой же причине она не боялась общаться с чудиками. Она одаривала их своим благорасположением, как бы дешево покупая их любовь. Но до дружбы приближала только избранных, не желая сама становиться причиной боли.

В общем, была у нее одна закадычная подруга. Тоже вольная журналистка и фотограф. Они вместе пробивались тем, что, снимая студию, делали на заказ фотосессии нарциссически настроенным личностям. Подруга называла себя Денис. (Ну то есть у нее было какое-то прозаическое имя, типа Аня или Оля, но она настаивала на том, что ее gender не совпадает с ее sex и она ощущает себя мальчиком, а именно – Денисом.) При этом она была такой тщедушненькой активной девчонкой с живыми глазами и по-журналистски бойким языком. Маргарите было с ней вполне интересно, легко и чуть-чуть снисходительно. Тем более что имидж мальчика потихоньку подкреплялся соответствующими медикаментами, в обозримом будущем грозящими даже перейти безоперационный рубеж. У девочки Дениса стал ломаться голос, она (или оно – уж и непонятно, как называть) выработал (-а) мальчишескую походку, и с каждым годом действительно становилась все больше похожа на мальчика. Но Маргарита воспринимала ее как подругу и в разговорах с ней с трудом переключалась на окончания мужского рода, которые та (по крайней мере на публике) требовала со все большей категоричностью.