Александр Островский - Старый друг лучше новых двух

Пульхерия Андревна.А вот каким: у соседки нашей продается шаль – презент, понимаете ли. Так как много ей этих презентов делают, так она половину продает. Ну вот подхватила я эту шаль в охапку, да я марш к Шишанчиковым. Шишанчиковы им фамилия-то. Направляю это туда стопы свои, да и думаю: приду будто продавать, а там распущу разговор, не выгонят же. Мне только бы в дом взойти! Так точно и случилось! Прихожу, докладывают; выходит ко мне сама старуха, женщина солидная, обстоятельная… Начинаю разговор: я, говорю, сама благородная дама, наслышана об вас, что вы дочку отдаете, так приятно будет для меня услужить вам. Поверьте, говорю, что я не из интересу, а собственно для вас; ну и пошла, дальше да больше, уж я за словом в карман не полезу. Просят меня кофеем; я располагаюсь как дома. Только мне старуха-то и говорит: «Это точно, я было, говорит, дочь просватала, да теперь у нас, кажется, это дело должна разойтись».

Татьяна Никоновна и Оленька. Как так? Что вы говорите?

Пульхерия Андревна.А вот слушайте! «Вчерашний, говорит, день нас жених в большое сомнение ввел». А он, знаете ли, какую штуку отколол! Поехал из дому-то уж выпивши, с приятелем со своим, с подрядчиком, да, видно, им мало показалось, так они еще по разным местам заезжали. Где уж они там плутали – это неизвестно; только к невесте-то он явился уж часу в одиннадцатом и все с этим с Вавилой Осипычем. Ну, можете себе представить, каковы соколы налетели! Старуха-то мне и говорит: «Поглядим на них с дочерью, поглядим, да выдем, говорит, в другую комнату; потолкуем-потолкуем, да опять придем поглядим; да опять выдем – потолкуем. Нет, видим, дело не годится, так и ушли к себе и легли спать; как уж они уехали, и не знаем». Ну уж, Татьяна Никоновна, и напела же я им! Я, говорю, ваши речи послушала, теперь послушайте моих! Да уж и отчитала его, друга милого! Дивлюсь, откуда только у меня слова брались! Такие слова, самые поразительные! Они тут же при мне написали записку с отказом и послали ему с человеком. Сегодня суббота: он в присутствие не ходит, так уж теперь он ее и получил давно; я таки у них еще с полчаса после этого посидела.

Татьяна Никоновна.Теперь ведь, гляди, сюда придет.

Оленька.Сегодня же придет, уж я его знаю. ( Задумывается .)

Татьяна Никоновна.Что ты задумалась?

Оленька.Да надобно язвительных слов побольше придумать.

Татьяна Никоновна.Придумывай, придумывай! И я после подбавлю. Что, дурочка, рада небось?

Оленька.Да, разумеется, рада; только погодите, маменька, не мешайте! Слова-то в голове, одно за другим, так и вьются клубком, только бы не забыть.

Пульхерия Андревна.А уж как я довольна, Татьяна Никоновна, что им форс-то сбили! А то бы с ними и не сговорил. Теперь спеси-то у них поубудет вершка на два.

Татьяна Никоновна( взглянув в окно ). Никак, едет? Он! Он! Да и с купцом.

Пульхерия Андревна.Вы меня спрячьте куда-нибудь! Не хотелось бы мне, чтоб он меня здесь видел.

Татьяна Никоновна.А вот пожалуйте за перегородку!

Пульхерия Андревна уходит.

Ну, Оленька, теперь поругать его хорошенько, да и прогнать. Поставить на порог, да в три шеи до ворот.

Оленька.Прогнать-то не хитро! Прогнать-то всегда успеем.

Татьяна Никоновна.А что же ?

Оленька.А надобно его жениться заставить, вот что!

Татьяна Никоновна.Уж ты, девка, больно ловка хочешь быть!

Оленька.Чего ж зевать-то! Дураков-то уж нынче, говорят, меньше стало; еще жди, скоро ли другой-то набежит.

Васютин входит и останавливается в дверях.

Татьяна Никоновна, Оленька и Прохор Гаврилыч.

Прохор Гаврилыч( в дверях ). Смотри же, Вавила Осипыч, ты подожди!

Оленька.Я даже, маменька, не могу понять, как это могут люди не иметь совсем совести! Наделают в жизни столько гадостей, и не стыдно им людям в глаза смотреть!

Татьяна Никоновна.Разные люди-то бывают. У иного стыд есть, а другому хоть ты кол на голове теши, так ему все равно.

Прохор Гаврилыч( садится ). Ну да что вы толкуете! Вы знаете ли, зачем я к вам пришел-то?

Оленька.Нам и знать-то не нужно. Мы и думать-то про вас забыли.

Татьяна Никоновна.Непрошеный гость хуже татарина.

Прохор Гаврилыч.А ведь я жениться-то раздумал.

Оленька.Какое же нам до этого дело! Женитесь вы или не женитесь, нам решительно все равно.

Татьяна Никоновна.Да полно, сами ли раздумали?

Оленька.Не карету ли подали?

Прохор Гаврилыч.Кому это карету? Мне-то? Посмотрел бы я! Я сам не захотел. Что, думаю, связывать-то себя! Жениться-то я еще всегда успею. Невест, что ли, мало в Москве-то!

Татьяна Никоновна.Да-с, да-с! Что вам за охота себя связывать!

Обе хохочут.

Прохор Гаврилыч.Да вы что смеетесь-то! Вы, значит, человека ценить не умеете. Почем вы знаете, может быть, я из любви к ней ( показывает на Оленьку ) не женился?

Татьяна Никоновна.Не захотели девушку обидеть. Это очень хорошо с вашей стороны.

Хохочут.

Прохор Гаврилыч.Ну да! Что ж такое! Оттого и не женился. Тебя не захотел обидеть, оттого и не женился. Вот я каков! Захотел тебе доказать, что люблю тебя, и доказал. Уж какая была невеста – прелесть! Не хочу, говорю, да и все тут. Оленька, говорю, дороже для меня всего на свете.

Оленька.Очень много вам за это благодарна!

Прохор Гаврилыч.Так маменьке и говорю: «Невеста влюблена в меня; ну и пускай она страдает! А я Оленьку ни на кого не променяю».

Татьяна Никоновна.Так вы мою дочку очень любите?

Прохор Гаврилыч.Да нельзя ее и не любить, Татьяна Никоновна! Я вам вот что скажу: никого я так не любил, да никогда и любить не буду. Ее озолотить надо: вот какая она девушка!

Оленька.Какие вы жестокости говорите.

Прохор Гаврилыч.Что за жестокости! У меня уж такой характер. Коли я кого полюбил, я уж ничего не пожалею. Что только душе угодно, я сейчас. Деньги я считаю ни за что.

Оленька.Нет, уж это очень жестоко для моего сердца! Я даже и не знаю, что вам отвечать на такие нежности. Помилуйте, стою ли я такой любви от вас?

Татьяна Никоновна.Чего доброго, ты, смотри, к нему на шею не кинься за такие благодеянья!

Оленька.Да уж и то, маменька, насилу могу совладать с своими чувствами! ( Хохочет .) Вот как нас любят, маменька!

Татьяна Никоновна.Очень вам, батюшка, благодарны. ( Кланяется .)

Оленька.Вы всю свою любовь выразили, или еще что-нибудь осталось?