Эрнест Хемингуэй - Пятая колонна

И с тобой это бывало?

Еще бы. Со мной все бывало. Самое скверное, что я помню, была шеренга морской пехоты. Вдруг все разом входили в комнату.

Филип, сядь вот здесь.

Филип очень осторожно присаживается на кровать.

Филип, ты должен мне кое-что обещать. Мне не нравится, что ты столько пьешь, и не имеешь никакой цели в жизни, и ничего не делаешь по-настоящему. Я хочу, чтоб ты покончил с этой жизнью мадридского шалопая, — хорошо?

Мадридского шалопая?

Да. Да. И с Чикоте. И с Майами. И с посольствами, и с Misterio, и с Верноном Роджерсом, и с этой ужасной Анитой. Хотя посольства, кажется, хуже всего. Ты больше не будешь, Филип, — хорошо?

А что ж тогда делать?

Все, что угодно. Ты мог бы делать что-нибудь серьезное и приличное. Ты мог бы делать что-нибудь смелое, достойное и хорошее. Знаешь, чем это кончится, если ты будешь слоняться из бара в бар и водить компанию со всеми этими ужасными людьми? Тебя просто пристрелят. На днях одного пристрелили у Чикоте. Это было ужасно.

Кто-нибудь из наших знакомых?

Нет. Просто какой-то несчастный оборванец, который ходил с пульверизатором и всем брызгал в лицо. Он никого не хотел обидеть. Но кто-то рассердился и пристрелил его. Я видела все, и это было очень неприятно. Это случилось так неожиданно, и он лежал на спине, и лицо у него было совсем серое, а еще минуту назад он был такой веселый. Потом два часа оттуда никого не выпускали, и полицейские у всех нюхали револьверы и не разрешали официантам подавать спиртное. Его ничем не прикрыли, и нам пришлось показывать свои документы человеку, который сидел за столиком как раз возле того места, где он лежал, и это было очень неприятно, Филип. Носки у него были такие грязные, и башмаки стоптаны до дыр, а рубашки совсем не было.

Бедняга. Ведь то, что там теперь пьют, это самый настоящий яд. Совершенно теряешь рассудок.

Но, Филип, тебе-то незачем быть таким. И тебе незачем ходить туда, еще пристрелят когда-нибудь. Ты мог бы заняться политикой или какими-нибудь военными делами, — вообще чем-нибудь достойным.

Не искушай меня. Не буди мое честолюбие.

Пауза.

Не рисуй мне радужных перспектив.

А что это еще за выходка с плевательницей у Чикоте? Ты просто нарывался на скандал. Именно нарывался, все говорят.

А с кем скандал?

Я не знаю с кем. Не все ли равно с кем. Ты вообще не должен скандалить.

Я тоже так думаю. Вероятно, и так долго ждать не придется.

Зачем такой пессимизм, милый, сейчас, когда мы только начинаем нашу совместную жизнь.

Нашу… что?

Нашу совместную жизнь. Филип, неужели тебе не хотелось бы поселиться в каком-нибудь местечке вроде Сен-Тропез [16] Сен-Тропез — курорт на средиземноморском побережье Франции. , — то есть вроде прежнего Сен-Тропез, — и жить там долго-долго мирной счастливой жизнью, — много гулять, и купаться, и иметь детей, и наслаждаться счастьем, и все такое? Я серьезно говорю. Неужели тебе не хочется, чтобы все это кончилось? Война; и революция, и все прочее?

А будет у нас «Континентал дейли мейл» к завтраку? И бриоши, и свежее клубничное варенье?

Милый, у нас будет даже яичница с ветчиной, а ты, если хочешь, можешь выписать «Морнинг пост». И все будут говорить нам Messieur-Dame [17] Господин, госпожа (франц.). .

«Морнинг пост» только что перестала выходить.

Ах, Филип, как с тобой трудно. Мне хотелось, чтоб у нас была такая счастливая жизнь. Разве ты не хочешь иметь детей? Они будут играть в Люксембургском саду, и гонять обруч и пускать кораблики.

И ты будешь им показывать карту. Или нет: лучше даже глобус. «Видите, детки»; мальчика мы назовем Дерек, это самое безобразное имя, какое я только знаю. Ты скажешь: «Видишь, Дерек? Вот это Вампу. Следи за моим пальцем, и я покажу тебе, где теперь папочка». А Дерек скажет: «Да, мамочка. А я когда-нибудь видел папочку?»

Нет, нет. Вовсе так не будет. Просто мы будем жить в каком-нибудь красивом уголке, и ты будешь писать.

Что?

Что угодно. Романы и статьи, а может быть, книгу об этой войне.

Приятная будет книга. Особенно если издать ее с иллюстрациями.

Или ты бы мог подучиться и написать книгу о политике. Я слышала, что книги о политике всегда нарасхват.

(звонит) . Не сомневаюсь.

Или ты бы мог подучиться и написать книгу о диалектике. Всякая новая книга о диалектике отлично расходится.

Неужели?

Но, Филип, милый, ты должен прежде всего еще здесь найти какое-нибудь приличное занятие и бросить это невозможное, бессмысленное времяпрепровождение.

Я где-то читал, но до сих пор не имел случая проверить: скажи, правда ли, что, когда американке понравится мужчина, она прежде всего заставляет его от чего-нибудь отказаться? От привычки пить виски, или курить виргинский табак, или носить гетры, или охотиться, или еще что-нибудь.

Нет, Филип. Дело просто в том, что ты — очень серьезная проблема для любой женщины.

Надеюсь.

И я вовсе не хочу, чтобы ты от чего-нибудь отказывался. Напротив, я хочу, чтоб ты за что-нибудь взялся.

Хорошо. (Целует ее.) Я так и сделаю. Ну, а теперь завтракай. Я пойду к себе, мне нужно позвонить по телефону.

Филип, не уходи…

Я сейчас же вернусь, милая. И буду страшно серьезным.

Ты знаешь, что ты сказал?

Конечно.

(очень радостно) . Ты сказал — милая.

Я знал, что это заразительно, но не думал, что до такой степени. Прости, дорогая.

Дорогая— тоже неплохое слово.

Ну тогда до свидания, — мм — любимая.

Любимая, — ах ты, милый!

До свидания, товарищ.

Товарищ? А раньше ты сказал «милая».

Товарищ — хорошее слово. Пожалуй, не следует швыряться им по-пустому, — беру его обратно.

(восторженно) . О Филип! ты начинаешь политически развиваться.