Анатолий Софронов - Берегите живых сыновей

Ковалев. Можно преподавать, переводить... Выбор большой.

Голль (внимательно слушая) . Значит, вы что-то предполагаете?! Но он может сделать что-либо с собой! Наложить руки. У него ужасное настроение.

Ковалев. Руки его понадобятся для более производительных дел... Но, откровенно говоря, о сыне вам бы следовало подумать раньше.

Голль. Неужели уже поздно?

Ковалев. О детях беспокоиться никогда не поздно. Почему вы, отец, не бережете его?

Голль (в смятении) . Я не берегу?! Да я всю жизнь посвятил ему!

Ковалев. Кого же вы воспитали? В двадцать два года — и ничего святого! Все кругом дураки! А эти дураки впроголодь строили города. Возводили заводы. Эти дураки на рейхстаге своей кровью написали слово «мир». Это не зачеркнуть никаким культом личности! Да, это были тяжелые, тяжкие времена! Таких не придумаешь! Чем дальше живем, тем больше понимаем, от чего мы избавились. Но мы работали. Партия. Люди. Мы. Весь народ. И вы! Да, и вы! А сколько за нами пошло народов? Сколько людей на всех континентах? Слушал я вашего Кирилла у Тепляшина. Прямо скажу — противно.

Голль. Неужели нельзя иметь своего мнения?

Ковалев. Имейте! Сколько угодно! Но не навязывайте его другим!

Голль. Теперь мальчику приходится расплачиваться!

Ковалев. Расплачиваться?! С ним же ничего не сделали.

Голль (лихорадочно) . Вы такой авторитетный человек. С вашим словом посчитаются... Заступитесь за мальчика.

Ковалев. Как же я могу заступиться?

Голль. Позвоните... А еще лучше — съездите в институт. Поговорите. Пусть не портят ему биографию. Мальчику всего двадцать два года.

Ковалев. А вы убеждены, что ваш мальчик примет заступничество?

Голль. Мы ему ничего не скажем. Вы только сделайте. Один сын! Помогите.

Ковалев. Защищать сына надо в самом сыне! И это дело родителей!

Голль. Я говорил: «Молчи. Не лезь на трибуну». Нет, вышел! «Теперь не сажают!» Один погиб. Теперь другой...

Ковалев (не сдержавшись) . Да кому он нужен, ваш сын?! Кому?

Голль (странно) . О-о! Вы глубоко заблуждаетесь. Он нужен! И не одному мне! Неужели вы не замечаете?

Ковалев. А что я должен замечать?

Голль (с вызовом) . Он нужен Ирине! Да-да, Ирине! И вы от этого не отмахнетесь!

Ковалев. Это их частное дело.

Голль. О, совсем нет! И наше с вами! И я хочу, чтобы они были счастливы. Хочу видеть хотя бы одного сына живым и счастливым! От этого нельзя отмахнуться! Мы живем с вами в обществе, где грани стерты. И мы с вами — вы и я — члены этого общества! Разве не так? Почему вы молчите? Вы не согласны?

Ковалев. То, что грани стерты, вы хорошо усвоили. А то, что вы, отец, несете ответственность за сына, вы усвоили? Каким он войдет в наше общество? Вы думали об этом? А пути, которые вы мне предлагаете? Разве это современные пути?

Голль. Найдите другие, но спасите мне сына!

Звонок. Корниенко идет открывать дверь. В комнате появляется Шабанов. Корниенко возвращается с письмом.

Корниенко (Шабанову) . Тебе. (Уходит.)

Шабанов (взглянув на конверт) . О-о! Донбасс отвечает. День добрый, Федор Федорович.

Голль (рассеянно) . Здравствуйте, здравствуйте. Как вы меня встревожили, назвав какого-то Фридриха! Я смотрел на фотографию. Неужели мой мальчик мог быть предателем?

Шабанов. Мальчики бывают разные.

Голль. Но мой не мог быть! Взгляните еще раз! Успокойте старого человека. (Достает фотографию.)

Шабанов. Маленькая карточка.

Ковалев (Голлю) . Зачем терзаете себя?! Столько лет прошло...

Голль (Шабанову) . Умоляю... Я оставлю вам фотографию. Помогите снять камень с души. Люди должны помогать друг другу. Должны!

Шабанов (беря фотографию) . Если б я мог разрешить сомнения!

Голль (Шабанову) . Тронут вашей добротой. Весьма тронут. (Ковалеву.) До свиданья, Павел Степанович. До свиданья. Но мы еще увидимся. Мы очень скоро увидимся. (Уходит.)

Шабанов (смотря на фотографию) . Он или не он? (Разрывает конверт. Сличает.) Маленькая. Ошибиться можно.

Ковалев (горячо) . А если и правда — сын? Что ж, ты ему говорить будешь? Пусть лучше живет не зная.

Шабанов (страстно) . Спина моя хочет знать! Спина. Не был ты, Павел, в моей шкуре. Не знаешь, когда человек человека сапогами по лицу да по ребрам бьет.

Входят Наталка и Корниенко.

Когда бьют тебя кулаком в кожаной перчатке, чтобы кровью твоей свою фашистскую длань не запачкать!

Наталка (испуганно) . Боря, что ты?

Шабанов. Когда идешь, а вокруг дома чужие... И люди чужие. На тебя как на собаку смотрят. А тебе все огни свои видятся. Березы весной... Глаза материнские... Не знаешь ты, Павел, не был по ту сторону. А мы хлебнули — до сих пор во рту солоно...

Наталка (тревожно) . Что ты, Боренька? Что с тобой?

Шабанов (смотря на фотографии) . Фридриха Голлера помнишь?

Наталка. О-о!

Шабанов. Забыть невозможно. (Корниенко.) Фонаря у вас волшебного нет?

Корниенко. Был где-то у Ирины неисправный.

Шабанов. Исправим. Понадобится фонарик. (Быстро уходит, за ним — Наталка и Корниенко.)

Входит Ирина. Увидев задумавшегося отца, старается незаметно проскользнуть в свою комнату.

Ковалев. Ирина!

Ирина (останавливаясь) . Да, отец.

Ковалев. Задержись.

Ирина. Слушаю, папа.

Ковалев. Я бы хотел знать, какие у тебя отношения с Кириллом?

Ирина. Ты считаешь удобным задавать мне такие вопросы?

Ковалев. Если б не считал — не задавал!

Ирина. Никаких отношений!

Ковалев. Это правда?

Ирина. Не переспрашивай меня.

Ковалев. Ты его любишь?

Ирина. А разве запрещается?

Ковалев. Ты моя дочь!

Ирина. А ты мой отец!

Ковалев. Поэтому я имею право беспокоиться о твоей жизни.

Ирина. Она в опасности?

Ковалев. Да.

Ирина. Я этого не замечаю.

Ковалев. Но мы с матерью замечаем! Как можно связывать свою судьбу с таким человеком, как Кирилл?!

Ирина. Отец...

Ковалев. Я не хочу, чтобы он бывал у нас в доме! Не хочу видеть его!

Ирина. А я хочу!

Ковалев. Я запрещаю тебе!

Ирина. Вы с матерью говорите: «У нас упрямые характеры». Но я ваша дочь!