Анатолий Софронов - Человек в отставке

Крымов Дмитрий Сергеевич—

секретарь обкома КПСС.

Крымова Елена Николаевна—

его жена.

Нина—

их дочь.

Подрезов Николай Иванович—

полковник в отставке.

Подрезова Любовь Михайловна—

его жена.

Миша—

сын Подрезова.

Медный Виктор Михайлович—

брат Подрезовой.

Маргарита Борисовна.

Баюра Карп Анисимович—

интендант в отставке.

Коноплев Валентин Петрович—

инженер-доменщик.

Рябинин Борис Федорович—

директор артели.

Толмачев Андрей Алексеевич—

секретарь горкома КПСС.

Дремов—

врач.

Воробьев—

помощник Крымова.

Столовая в доме Подрезовых. Не очень большой сервант с разнообразной посудой. Посредине комнаты — круглый стол, накрытый пестрой скатертью. В стороне — широкая тахта, два кресла, маленький столик. На стенах — несколько картин с нагромождениями красок и фигур. Над тахтой — пестрые шелковые косынки. На окнах и у стен — комнатные цветы и пальмы. Пианино. Одна из дверей ведет на веранду. У окна, за которым ясный апрельский полдень, натянув на станок кусок шелка, в пестром переднике, работает Подрезова. Около нее стоит табуретка, на которой разложены краски. Включен радиоприемник, из него звучит веселый мотив. Звонок. Подрезова откладывает кисть, уходит и возвращается с газетой и конвертом. Разрывает конверт, вынимает пригласительный билет, бросает его на стол. Входит Подрезов. Он в фартуке, в гимнастерке навыпуск, в синих галифе и резиновых сапогах. В руках держит сухую ветку и садовые ножницы.

Подрезов (целует жену в лоб, рассматривает пригласительный билет) . Дом офицера приглашает нас с тобой на лекцию «Есть ли жизнь на Луне». Как ты думаешь, есть жизнь на Луне?

Подрезова (подходя к станку) . Не знаю, Коля.

Подрезов (потягиваясь) . А вот на Земле есть жизнь, есть. (Показывая яблоневую ветку.) Старый лист, пережил морозы, бураны, а оторваться от яблони не захотел.

Подрезова. Мы пойдем на лекцию?

Подрезов. Ты все хочешь повысить свой уровень...

Подрезова. Людей посмотрим.

Подрезов (потягиваясь) . Тут такой воздух... Сосной пахнет. Весна. Я люблю это время.

Подрезова. Как хочешь, Коля. Мне и дома хорошо.

Подрезов. Ну вот и работай, твори... А я пойду к своей сирени. (Уходит.)

Медный (быстро входя) . Вот как я встречаю весну тысяча девятьсот пятьдесят шестого года. Исключили, подлецы!

Подрезова (обернувшись) . В каком ты виде?

Медный. При чем здесь вид! Ты слышала, что я сказал?

Подрезова. Слышала. Сними пальто.

Медный (уходит и возвращается без пальто) . Понимаешь, исключили! «Вы недостойны состоять в партии, вы чуждый для нее элемент. Вы фрондер. Нигилист. Вы ревизуете...». Понимаешь, я ревизую? Немного покритиковал — и все. Вышвырнули, как паршивую собаку!

Подрезова (отложив кисть) . А кто тебя заставил выступить?

Медный (зло) . Кто? Критика и самокритика!

Подрезова (спокойно) . Кого же ты... критиковал?

Медный. Кого? Никого! Ни одной (подчеркнуто) персоны! Просто немного по системе прошелся, по аппарату... Искусства, конечно, коснулся... Едва кончился актив — я понял: Виктор Медный погиб. Секретарь горкома Толмачев, проходя мимо, зловеще сказал: «С вами мы еще встретимся». И вот встретились! Что они только не говорили?! Олухи!

Подрезова. Ты, наверно, там так же грубо говорил?

Медный. Что ты меня, за дурака принимаешь? Просил! Умолял! Толмачева по имени-отчеству называл. И — ничего! Толмачева словно бешеная собака укусила. Исключить — и все! А голоса были — дать выговор. Ку-уда! Исключить, чужой для партии человек. И эти, наши реалисты из Союза художников, представителя прислали — Ивана Петрова, автора индустриальных картин. И эта бездарь позволила себе назвать меня халтурщиком! И все! Все забыто! А ведь я старался, тянулся... Социалистическим реализмом овладевал... По фотографиям групповой портрет членов бюро обкома прошлого состава создал. Разве кто вспомнил?

Подрезова. Ты ж не выставлял картину.

Медный. Не выставлял?! Не дали. Какой-то обалдуй из управления искусств сказал: «Подхалимисто слишком» — и все! Одна фраза — и месячный труд коту под хвост!

Подрезова. Фу!

Медный. Не фукай! Нет, подумай... Сколько трудов я затратил? Дочь председателя горисполкома рисовал. Полгода ко мне на сеансы ходила. Косая, кривая. Я из нее красавицу сделал. Марию Стюарт... Себя не узнала на выставке, только по подписи «Маша» да по сарафану. Чуть не женился на ней... Папа не позволил. Впрочем, хорошо, что не женился — папу сняли следом. Сколько краски напрасно извел! Разве кто оценит?

Подрезова. Это, конечно, подвиг с твоей стороны.

Медный. Напрасно иронизируешь! А как теперь все это отзовется? Мне обещали дать на оформление спектакль в драматическом театре. Это несколько тысяч! «Коварство и любовь» все-таки! Шиллер! Интеллект! Разве теперь дадут?! Разве позволят исключенному из партии оформлять Шиллера? Эпоху «Бури и натиска»! Постоянно беспартийному Сидоркину дадут, а мне — нет. Так всю жизнь и оформлять «Марицу» и «Сильву». «Частица черта в нас...»?

Подрезова. Как ты пугаешься! Даже челюсть отвисла...

Медный. Отвиснет! Впереди Первомай. Улицы города немой агитацией украшать будут... Плакатами! А это — шестьсот-семьсот рубликов! Теперь не дадут. И Шиллера не дадут и плакаты не дадут!

Подрезова. Преувеличиваешь, Виктор.

Медный. Посмотришь. (Спокойнее.) А я-то собирался снова живописью заняться. Теперь, говорят, свободней. Мне из Москвы верный друг писал, в редакции одной сельскохозяйственной газеты работает... Допускаются теперь разные направления. Мечтал свою персональную выставку устроить. (Показывая на стены.) И эти бы показал... Доказал бы, как надо владеть цветом. Нет, Люба, не там мы с тобой живем. Не там!

Подрезова. А где же ты хотел бы?

Медный. Париж... Лондон... Амстердам...

Подрезова. Почему же Амстердам?

Медный. Натура там хорошая, тюльпанов много.

Подрезова. А разве у нас мало в степи тюльпанов?

Медный. Не те тюльпаны. Не те, Люба... Не те! Я свободы хочу, понимаешь, свободы.