Юрий Визбор - Том 2. Проза и драматургия

Косавец.Хороший мой, а спите спокойно?

Сысоев.Сны снятся.

Косавец.Сны всем снятся.

Сысоев.Вот как проснусь — хуже. Замечаю чтение своих мыслей, слежку и провокации.

Косавец.С чьей стороны?

Сысоев.Со всех сторон. Понимаю про себя, что меня готовят к работе в контрразведке, подсказывают путь к этому мастерству. Стал походку свою менять.

Косавец.Это для чего?

Сысоев.Чтоб враг не узнал.

Косавец.Хороший мой Сысоев, вы по профессии — сварщик?

Сысоев.Пятого разряда.

Дверь в ординаторскую открылась, вошел Кондаков.

Кондаков.Не помешаю?

Косавец.Вы ко мне?

Кондаков.Да.

Косавец.Минутку. (Сысоеву.) Что вы принимаете?

Сысоев.Два кубика гипроксина уже принял… и эти… заграничные таблетки… в такой коробочке. Укол раз в неделю по средам.

Косавец.Все в порядке, хороший мой. Значит, принимайте и дальше, а через неделю — ко мне. Если будет ухудшение — приходите раньше. На работе все нормально?

Сысоев.Работаю. Только вот будто кто-то за спиной стоит…

Косавец.В таком случае, хороший мой, приходите ко мне послезавтра. Я найду время, и мы с вами займемся… фундаментально.

Сысоев.Как скажете. (Ушел, подозрительно покосившись на Кондакова.)

Косавец.Слушаю вас. На что-нибудь жалуетесь?

Кондаков.На судьбу разве что…

Косавец.Хороший мой, на судьбу жаловаться бессмысленно. У каждого она своя. Ну, поведайте мне о своих конкретных огорчениях… Только сначала заполним карточку. Фамилия?

Кондаков.Кондаков Рем Степанович.

Косавец.Возраст?

Кондаков.Тридцать шесть.

Косавец.В вытрезвителе бываете частенько?

Кондаков.Не бывал.

Косавец.Ну а если честно, хороший мой?

Кондаков.Честно — ни разу не был. Вот в психбольнице — приходилось.

Косавец.А я что-то вас не помню. Кондаков… Кондаков? Рем Степанович? Ну, слушайте, вы шутник! Садитесь! Вернее — раздевайтесь! Я очень рад! Как хорошо, что вы приехали! У меня насчет вас есть далеко идущие планы. Господи, я и не представился. Косавец Лев Михайлович, кандидат, заведую отделением. Так что вместе будем трудиться.

Кондаков.Спасибо за прием, Лев Михайлович!

Косавец.Разве это прием! Прием организуем. Ну, вы меня разыграли здорово!

Кондаков.Не желал. Лев Михайлович, а разве я похож на больного? Хабитус? Глаза? Речь?

Косавец.Есть такой старый, кажется, даже дореволюционный врачебный анекдот, но очень верный. Врач, задерганный за целый день, сидит, пишет. Входит мужик. «Доктор…» Врач ему: «Раздевайтесь». Мужик: «Доктор, я….» Врач: «Раздевайтесь, вам сказано!» Мужик разделся. Наконец врач оторвался от бумаг и поднял на него глаза: «Так, что у вас?» — «Доктор, я в больницу дрова привез».

Кондаков.Ну, будем считать, что я мужик, который привез дрова. Больных много?

Косавец.Нет. В основном — алкоголики мои, цветики степные.

Кондаков.Есть тяжелые?

Косавец.Есть уникальные.

Вошла Лариса.

Лариса.Здравствуйте. Это вам, доктор. (Протянула Кондакову халат.) Завтра будет крахмальный, как положено.

Кондаков.Кондаков Рем Степанович.

Лариса.А у нас тут слух был — старый приедет.

Косавец.Лариса, как там Максаков?

Лариса.Спит.

Косавец.Хорошо. Вы свободны.

Лариса ушла.

Персонал у нас хороший. Вообще у нас тут все по-семейному. Хороший город, хорошая больница. Вы на стены не смотрите, у нас и в коридоре течет. Наша шефиня Лидия Николаевна — депутат горсовета и не сегодня завтра пробьет новое здание. Она баба пробивная. А больные… обычные. Вот Максаков. Шизофрения. Поступил к нам недавно, трех месяцев нет. Аутизм, как всегда, разорванность мышления. Ничего существенного пока не предпринимали. Общие процедуры. Ну, лежит у нас и Короткевич Иван Адамович, двадцать седьмого года рождения… Я слышал, вы с Марковским работали?

Кондаков.Да, он был моим научным руководителем.

Косавец.Думаю, что и сам Марковский не встречался с таким. Полный аутизм. Стопроцентная неконтактность. Лежит у нас с войны.

Кондаков.Поразительно. Можно на него взглянуть?

Косавец.Сейчас? Пожалуйста.

Короткевич стоит, как солдат, — неподвижно, глядя перед собой. Одет в обычный больничный халат. Худ, небрит. Волосы подстрижены наспех, «лесенкой».

Если его толкнуть, он упадет и даже не будет пытаться встать.

Кондаков.Что предпринимали?

Косавец.Все, коллега, подробно записано в истории болезни, толстой, как «Война и мир». Предпринимали — все. Честно говоря, мы бросили им заниматься… фундаментально, разумеется. Ну, все, что в порядке общего лечения, он, конечно, получает.

Кондаков.Что-нибудь известно о пусковом факторе?

Косавец.Бросьте, Рем Степанович, это совершенно безнадежно.

Кондаков.А все-таки?

Косавец.Он был в партизанах, потом попал к фашистам в гестапо, его пытали.

Кондаков (Короткевичу). Как вас зовут?

Косавец.Не смешите меня, Рем Степанович!

Кондаков (к залу). Вот здесь, как всегда, в самых неожиданных и неудобных, даже нелепых обстоятельствах — со мной это случалось редко, но все же случалось — я вдруг увидел Ирину. Она всегда возникала так ясно и так несомненно, что я вздрагивал. Как сквозь толщу воды, я увидел и самого себя — истерически стягивающим бельевой веревкой очередной чемодан, полный книг. Она курила, прислонясь к стене нашего коридора под дешевой репродукцией «Христос в пустыне» Крамского. «Ну зачем так уж сразу? — говорила она. — Я тебя не прогоняю. А ты подумал о прописке? Ты ведь лишишься ленинградской прописки!» Она собралась на теннис и уже вырядилась в васильковый тренировочный костюм. Держала в руке пепельницу, стряхивала туда пепел с сигареты — она всегда любила чистоту. Я видел ее прекрасно: светлые волосы, стянутые в тугой пучок на затылке, ногти цвета темной венозной крови, старательно отполированные. Со своим хахалем она познакомилась на теннисе и теперь шла на тренировку, как на бал. Я видел даже, что у нее отлетело одно золотистое звено в молнии на куртке, возле шеи. Она твердила: «Прописка, прописка, сохрани прописку…», а я в те дни мечтал сохранить лишь одну прописку — на этом свете… Видение длилось секунду, даже, наверно, меньше…

Косавец.Что с вами, Рем Степанович?

Кондаков.Ничего. Нормально.