Александр Гельман - Зинуля

Нина. А ты напомнишь. За тобой не задержится… напомнишь! Что касается Клавы, этим не хвастай… ты ей жизнь погубила! Осталась с хвостом, никому не нужная. А помогаешь ты, чтобы властвовать над нами! Чтоб никто не мог рыпнуться, отказаться. Я тебя насквозь вижу, Зина! Ты страшный человек!

Валя. Нинка, прекрати! Озверела, что ли?

Нина. Пускай не строит из себя! (Подступает к Зинуле вплотную.) Ты такая честная, да? А вот сейчас на что ты нас толкала? (Передразнивает.) «Скажите начальнику, Коптяева может повеситься!» «Скажите, что все общежитие гудит!» Оно, может, и гудит. (Пальцем щелкнула себе по шее.) Ты же нас посылала врать! А для чего? Чтоб начальницей быть? Прямо срослась с этой будкой… будто родилась в ней. (С напором.) Ты не в будке родилась — ты у матери в животе родилась! (Помолчав.) Пойдешь с нами?

Зинуля (остервенело). Нет!!!

Валя (приближается к Зинуле, по-хорошему, ласково). Зинуленька, вот послушай меня. Давай сделаем так. Сейчас поедем, отпразднуем рождение Людочки, а сидеть на этом пеньке ты начнешь завтра утром… какая разница?

Зинуля (орет). Ну-ка уходи! Быстро!

Валя не сдвинулась с места, а Нина повернулась и пошла.

Валя. Ну, Зина…

Зинуля. Уходи, я сказала! Я тебя зачеркиваю! У-хо-ди! (С ненавистью, сильно толкает Валю.)

Валя падает на землю. Зинуля, даже не оглянувшись, идет к пеньку, садится спиной к Вале. Валя поднимается, она сильно ушиблась. Смотрит в спину Зинуле — спина чужая, холодная. Валя поворачивается, уходит вслед за Ниной. Зинуля остается одна — сидит на своем пеньке, выпрямившись, застывшая. Но вдруг роняет голову, начинает плакать.

Коридор женского общежития. День рождения в разгаре. Из комнаты, где гуляют, доносится веселая музыка, шум голосов: «За Людочку! За Людочку! Клава, за твою дочку! За тебя!» В углу, недалеко от двери, Нина и молодой высокий парень страстно целуются. При этом парень в одной руке держит стакан с остатками водки. Появляется озабоченная Валя.

Валя (требовательно). Нинка! Ну, Нинка!

Нина, не переставая целоваться, машет ей рукой — мол, отстань. Из комнаты с подносом грязной посуды выходит Клава — пухленькая, с коротенькой шеей Людочкина мама.

( Клаве.) Клава, оторви Нинку от Юры, идите сюда! Ну, Нинка!

Целуясь на ходу, Нина препровождает Юру к гостям — отпустила, снова притянула. Наконец, она подходит к Вале и Клаве.

Нина (счастливая, озорная). Ну, чего? (Вале.) Радоваться надо, а ты мрачная!

Валя. Уже девятый час, а ее нет. Что делать будем? Надо всем сказать.

Нина. Да пошла она! Пускай люди веселятся. Сказали, будет позже… все! Я вообще думаю, что она сейчас у этого… своего… как его?

Клава. Федора Ивановича?

Нина. Ну! Даю голову наотрез — она у него! (Клаве.) Вот сходи.

Клава. Да ты что — она же скрывает…

Нина. Прямо! От всех скрывает, а каждому в отдельности рассказывает.

Клава. Она без договоренности к нему не ходит. А сегодня она здесь собиралась быть, на рождении. Значит, не договаривались. И ходит она поздно, после двенадцати, а в пять утра возвращается. (Вале.) Ты же знаешь.

Нина. По такому случаю могла раньше. Не выгонит. (Клаве.) Сходи!

Валя. Ладно, я схожу. А если ее нету там?

Нина. Ему все расскажи. Представишься, расскажешь. У него машина, между прочим, — смотается. Уж он-то ее увезет… если она еще там.

Валя. А если его самого дома нет?

Нина. Вернешься. Решим!

Валя. А фамилия? Я же не знаю… и номер комнаты?

Клава. Федор Иванович. По технике безопасности. Найдешь!

Валя уходит.

В лесу, на поляне.

Уже порядком стемнело. Зинуля сидит на своем пеньке, сжавшись с мрачной решимостью в глазах. Готовясь провести всю ночь в лесу, она вооружилась — у пенька, под рукой справа лежат две увесистые кирпичины, слева — кусок ржавой арматуры. Возникает шум приближающегося легкового автомобиля. Шум нарастает, полоснул свет фар по пеньку, по Зинуле, машина останавливается где-то совсем близко. Хлопает дверца. Зинуля, подхватив арматурину, приподнимается. Появляется Федор Иванович — по возрасту он годится Зинуле в отцы, ему не меньше сорока, с небольшим животиком, лысоватый, невысокого роста. Идет и улыбается. Зинуля, узнав, встрепенулась, но тут же, отбросив железяку, быстро опускается на пенек. На приближающегося Федора Ивановича смотрит настороженно.

Федор Иванович (останавливается перед Зинулей, добродушно). Ну, здравствуй…

Зинуля (хмуро). Здравствуйте. Кто вам сказал, что я здесь?

Федор Иванович. По радио передали. Я сейчас проезжал, там демонстрация целая… у дома… этого… твоего обидчика. Несут лозунги: «Руки прочь от Зины Коптяевой!»

Зинуля насупилась.

( Смеется.) Ну, хватит, чертик в юбке… Сама послала за мной, а теперь изображаешь?

Зинуля. Что? Я за вами никого не посылала. Не надо врать. Я никого не посылала!

Федор Иванович. А Валентина Семеновна?

Зинуля. Какая Валентина Семеновна? Валька, что ли? Я не посылала! Я никого не посылала, мне никто не нужен'

Федор Иванович. Откуда же ей стало известно имя-отчество, номер комнаты… если не посылала? Вроде мы с тобой договаривались — никому ничего. Как же так?

Зинуля. Я свободный человек — захотела и сказала! Уезжайте! (Поворачивается спиной.)

Федор Иванович (заходит с другой стороны, натыкается на кирпичину, смеется). Боевые доспехи можно отодвинуть?

Зинуля не отвечает.

( Отпихнув ногой кирпичи, присаживается перед Зинулей на корточки. Ласково.) Посмотри на меня… Эй! (Ткнул ее в плечо.)

Зинуля молчит.

Ну, подними глаза! (Рукой приподнимает подбородок.)

Теперь она вынуждена смотреть на него.

Я сейчас уберу руку — голову не опускай. Не опустишь? Я спрашиваю тебя, не опустишь? Отвечай на мой вопрос.

Зинуля молчит.

Имей в виду, если ты голову опустишь — я ее снова подниму. Так что опускать смысла нет. Поняла? (Убирает руку от подбородка.)

Зинуля голову не опускает.

( С иронией.) Лучшего места не нашла, чтобы выразить свои гражданские чувства? (Вздыхает.) Сколько раз ты была у меня? Десять-пятнадцать, да?

Зинуля не отвечает.

Видишь, сколько я ночей потерял. Зря! Мы же с тобой больше разговариваем, чем занимаемся любовью, извини, когда ты приходишь ко мне. Я считал, что это мое оправдание перед тобой. Ты молодая девушка, я уже лысый… заставляю тебя существовать в казарменном режиме — в пять подъем, шагом марш! Но зато я думал, я тебя уму-разуму научил, помог в чем-то разобраться, понять, усвоить, не быть такой глупенькой-глупенькой, какой тебя выпустили в жизнь твое родители — романтики-моряки! Отец твой, боцман с острова Сахалин! Оказывается, я напрасно старался! Мне тогда оправдания нет! Я тогда просто обыкновенный плут, мелкий грешник. А я о себе лучшего мнения, прости, пожалуйста, за хвастовство! Вставай — пойдем…