Александр Образцов - Последние Советы. Прощай, ХХ век! (сборник)

Толоконников. Это я мигом оборудую.

Идет на кухню, возвращается.

Толоконников. Ну как не порадеть родному человечку.

Мстислав Романович. Спасибо.

Толоконников режет яблоко на четыре части, кивает, подняв рюмку. Все пьют.

Толоконников. Вар-рварство. Не можем мы пить. А почему? Нет культуры поведения за столом. В армии кто последний, тот посуду убирает. В столовых ножей нет, мяса жуй, как хочешь. В кафе к вину стаканы подают. Порядки… И все-таки, скажу я вам честно, нравится мне это. Нравится и всё. Как представлю только канитель с ножиками, рюмочками, соусниками, салфетками, с палочками – жуть! Нация мы скороспелая и на промежуточных ступенях долго не задерживаемся. Да, ошибаемся. Да, ломимся иногда в открытую дверь. Но это болезнь роста. Это пройдет. Пройдет, Мстислав?

Мстислав Романович. Я не знаю.

Толоконников. А я знаю. Пройдет. Ну, что это вы приуныли? Борис? Ну?

Гончаров. Мне, видимо, надо сказать – ничего я не приуныл. Я задумался.

Толоконников. Вы, Георгий, в каких войсках, если не секрет?

Рюмкин. Я танкист.

Толоконников. О-о! Так я ж тоже танкист! Интересно. Всегда смотрю передачу по утрам об армии. Ох и сила же, а? А красота! Как на параде. Но смотрите. В тридцать девятом, помню, и полеты на бреющем, и танки сомкнутым строем… Что?

Рюмкин. Как бы вам сказать… Не ушли еще люди, которые всё это помнят, а значит – смотрят, приглядывают.

Толоконников. А уйдут?

Рюмкин. А уйдут – мы будем помнить.

Гончаров. А как вы думаете, Мстислав Романович? Если всех людей без исключения в детстве привязывать к партам и кормить их отборной поэзией и музыкой, станут они жрать друг друга, когда подрастут?

Мстислав Романович. Если привязывать…

Гончаров. По-моему, станут. Что же будем делать? Смотреть, приглядывать за танковыми войсками? Играть по абонементам и писать по подписке? Пора бы уж всё это… решить. Время какое-то… дрожащее. Как марево. А в мареве – то ли шлемы, то ли тюльпаны, то ли тарелки летают…

Толоконников. Вот видите, Георгий, люди искусства наш разговор по-своему видят. Образы у них сразу… рождаются.

Тереза. Нет, Петр Иванович, он хорошо сказал о мареве. Действительно, понятия сейчас как-то размываются, да?

Рюмкин. Понятия не могут размываться. Это представления размываются, представления о предметах и идеях.

Гончаров. Ну вот, и последний штрих. Полотно готово. Коллективный портрет эпохи.

Толоконников. Ох, и большие вы любители пошутить. Все у вас шуточки, смешки, все вы недоговариваете, петляете, как специально. Как вот это понимать – полотно готово? Как?

Гончаров. Это в том смысле, что очередной цикл нашего разговора завершен.

Толоконников. Ах, как гладко! Р-раз – и поставил всех на место!

Тереза. Два, и три, и четыре, и пять! Я иногда думаю – почему мужчины совершенно забывают о присутствии женщин? И мне кажется, что мы сами виноваты, сами слушаем эти разговоры, делаем умные глаза и сами же страдаем, когда нас начинают принимать за что-то такое… в очках и в гольфах. Петр Иванович, вот от вас я, честное слово, не ожидала!

Толоконников. Виноват. Каюсь, солнышко!

Рюмкин, стараясь сделать это незаметно, выходит из комнаты.

Рюмкин. Женя, можно тебя на минутку?

Женя( выходя в прихожую ). Что?

Рюмкин. Я должен попрощаться и… попросить прощения. Не надо было мне приходить.

Женя. Почему?

Рюмкин. Надо идти. Сначала мне показалось, что мой приход… Не знаю, как и выразить… Что он касается одного меня… что я один буду чувствовать себя неловко, это не страшно, но… здесь все так завязывается. Я пойду.

Женя. Завязывается не из-за тебя, Георгий, и об этом даже говорить не стоит. Я пригласила тебя на свой день рождения и отпустить могу одна я. Так?

Рюмкин. Но…

Женя. Ты скажи – так?

Рюмкин. Так.

Женя. И я тебя не отпускаю. Вопросы есть?

Рюмкин. Нет.

Женя. Исполняйте.

Женя идет в кухню, Рюмкин возвращается в комнату. Его встречает взгляд Гончарова, не вопросительный, а скорей оценивающий. Рюмкин в ответ вдруг виновато улыбается и пожимает плечами. Гончаров выходит в прихожую.

Гончаров. Женя!

Женя снова в прихожей.

Гончаров. Что это за воин? Что вообще происходит?

Женя. Это мой знакомый.

Гончаров. Не понял.

Женя. Шел человек по улице. Мимо парикмахерской. Увидел меня и остолбенел. Впервые, заметь, была причиной остолбенения.

Гончаров. Хорошо. Шел я. Мимо цирка. Выходит белый медведь и предлагает лишний билетик.

Женя. Что ты, в самом деле? Просто, понимаешь? просто мне стало очень хорошо. И ничего не было и не будет. Теперь понял?

Гончаров. Теперь понял. Действительно, как просто. Всё очень хорошо. И просто. Шел человек, зашел на огонек, мило посидели и разошлись. Кто с кем.

Женя. Сегодня мне двадцать лет, Боря.

Гончаров. А через год будет двадцать один.

Женя( ласково ). Перестань, Боря.

Гончаров. Тубо, Боря. Всё в порядке. Очень мило. Кто с кем.

Входит Тереза.

Гончаров. Тереза!

Тереза. Да? Я здесь.

Женя уходит в кухню.

Гончаров. Ты знаешь, что такое тубо?

Тереза. Ну, представляю.

Гончаров. В переводе с французского означает – на место, Джим. Всё в порядке. Порядок в танковых войсках.

Тереза. Обожаю, когда мужчины ведут внутренний монолог вслух. Они сразу становятся такими сильными и киношными.

Гончаров. Ты не шутишь?

Тереза. А потом они выпивают стакан вина и говорят: «Знаешь, твое лицо мне начинает нравиться».

Гончаров. А если без подколов?

Тереза. Знаешь, я не знаю, где кончаются подколы, а где начинаюсь я.

Гончаров. Знаешь, я мне твое лицо действительно начинает нравиться.

Тереза. Ой!

Гончаров. Что такое?

Тереза. Сердечный спазм.

Гончаров. Я смотрю, с тобой не забал у ешься.

Тереза. Да, Борис, со мной не забал у ешься.

Обстановка та же. Прошло три года. Осень. Толоконников и Мстислав Романович сидят в креслах. У Толоконникова больной вид.

Толоконников. Так ты говоришь – Вологда… Так-с… Областной центр… У меня в Вологде… нет, не было у меня знакомых из Вологды… Из Волгограда был один, а из Вологды… Химический элемент, пять букв, первая «к», третья «л»… А?