Хана Сенеш - Я себя до конца рассказала. Сборник стихов израильских поэтесс

Как мне воспеть ее глаза,
Коснуться рифмою крыла?
Пришел малыш и вдруг сказал:
— А королева-то — гола!

На солнце — золотистый лист в паденье,
И капля меда темного — в цветенье,
В роенье звезд — росинка и звезда
Здесь, на стекле, ты стала темной тенью.

В звенящем рое — звонким словом пенья,
Крупицей воли — в знойной летней лени,
И сумерек и света череда,
Здесь, на стекле, ты стала темной тенью.

Я сегодня беру выходной у тоски,
У усталости, взрослости, у фолиантов,
Что готовы словами ученых педантов
Поучать, что иные слова — пустяки.

Хорошо мне ответа не ждать на вопрос,
Как цветущее дерево это зовется?
Как молчание птиц в тишине отзовется?
И откуда звезду эту ветер унес?

Может, я потерялась в словах, что близки,
И прекрасного больше в прекрасном не вижу?
Или, может, мне самое дальнее — ближе?
Я сегодня беру выходной у тоски.

Нет родины в тумане у меня,
И даже голубь, над мостом летящий,
Мне не укажет дальнего пути.

Тиха я на чужбине,
Меж семафоров тусклых
Меня никто не ждет,
И только время
Нас поджидает
В сумрачном тумане.

Не то, что знаю,
И не то, что помню,
Не то, что я хочу —

А только час напрасный на мосту,
Под флагом, в дождь,
У флага у чужого на мосту
И над чужой рекой.
Флаг, голубь под дождем.
Сереет под мостом
Неспешная вода,
И флаг чужой красив.

Когда вдруг поняла,
Что никого со мной,
Что ни одна из этих чуждых улиц
Не приведет к порогу моему,
Когда вдруг поняла,
Что нет совсем со мною никого,
Страх одинокой тишины
Сдавил мне сердце.

Ведь если плакать захотелось мне,
Я плакать в одиночестве могу.
Но как же мне смеяться одиноко?
И нету никого, и эха нет.

Мой век в моих стихах запечатлен,
Как возраст дерева — в его годичных кольцах
Как возраст мой — морщинами на лбу.

Слова мои отнюдь не тяжелы —
Они как будто клапаны для грез.
А эти снимки
Прозрачны, как оконца у церквей,
Сквозь них
Ты можешь видеть,
Как в небесах сменилось освещенье,
И падают,
Как птицы, умирая на лету,
Мои былые чувства.

Просто —
Снег был в одной стране,
А колючки — в другой стране,
И звезда — за окном самолета
В ночи
Над этими странами.

А они подошли ко мне
И мне приказали: пой.
И сказали мне: мы — слова.
Покорилась я, пела их.

И еще: был длиннющий мост
И фонарь на другом конце.
И никто не пришел ко мне;
И сказала я: не пришел.

Когда жил царь,
Была честь дочери царской
Внутри,
В доме.
Дом теперь — осколки, осколки.
Когда жил царь,
Была скромность,
Был праздник.
Когда жил царь,
Суббота была розами,
Теперь она рана.
Когда жил царь,
Были думы, что в сердце,
Птицами,
Летавшими вечером,
Они ждали покоя вечернего.
Оголены теперь корни мои,
И люди на них наступают.

Склонилась она над моею душой,
Плача коснулась, что в горле моем,
Предвечный —
Прикосновенье меня превращает
В клочья, в клочья.
Трудно сердцу потерянному
С темнотой
И словами —

Не отринь меня от лица Твоего.

И когда я очнусь ото сна,
И вокруг будет тьма,
И старая мебель издаст
Звуки тонкие взрыва —

Не скрывай от меня Твоего лица.

Когда я проснусь, чтобы думать,
Разве сладки так рассказы,
Что повествуют чувства
Моей душе
(Разве крепость моя рассказы?) —
Ведь в дымный час траура
Касалась меня с жестокостью вычурной
Даже мягкая прелесть цветка.

Когда я в слезах проснусь,
О, если бы знать,
Куда мою жизнь ведут
Небеса.

Если набок заляжет душа
зарытая в свое горе,
отпрянув от всякого неистовства
в людях, в машинах, в змеях,
и не пойдет она вплавь сквозь таинства ночи,
и не возлетит сквозь листву с порывами ветра,
оторванная от праздников и обрядов,
потеряв тропу к живому голосу.

Если набок заляжет душа,
и не услышит она голос горячий,
произносящий имя ее,
и позабудет благостыни солнца,
гор крутизну,
и тот спрятанный родник,
имя которому: тихая беседа
(родник, светивший нам с тобой во тьме).

Если набок заляжет душа,
завернутая в свои паутины,
отброшенная от всех деяний,
избегающая всего повседневного,
вот тогда прибудет от берега морского
тонкомелкий песок
и засыпет субботние дни ее,
и перекроет раздумья до самого корня.
В проникновенья рыданий,
пред ликом Бога таинственным и непостижным,
вторгнется будничномелкий страшный песок,
если набок заляжет душа моя зарытая в свое горе.

В дни цветения,
В пору юности
Были члены мои верноподданными
Души.
И если б телу жаждущему велела:
Умри, — во славу Имени Его
С радостью бросились бы они
в горнило.
В ту пору
Чувства стремились идти до конца
по законам небес.
Теперь мое тело устало
И боится мучений,
Боли пугают его.
И когда играет душа
Сладко,
Чувства стоят вдали.
И когда же играет душа
Тонко,
Ревут как медведи чувства мои.
Ей не понять
Тоски увяданья.
Ей не узнать
О горестях тела
У его конца
От зрачка слезящегося до кончика пальца.

Эта ветка в моем кувшине
С цветами ее душистыми, желтыми
Слышала слабое эхо
Летнего шума
Моей души.
Эхо
Лета, пропавшего
В горький день.

Цветы и насекомые к душе моей пришли
С ароматами и золотом, с линией тончайшей,
Испытать ее загадками.
Душе звездный свет принес
Движенья небес,
Ее испытать бесконечностью.
А в сумерках, когда поднимается боль,
Пришли вдруг слова одинокие
Со скрипкою, арфой и бубном
Играть
В печальной душе,
Петь в ней
О красе мира.