Хана Сенеш - Я себя до конца рассказала. Сборник стихов израильских поэтесс

Как я запл а чу — нет у меня слез,
я иду, пританцовывая,
бунтующими стопами
по песку твоей земли — ты
не жнивье и не оливы,
тут будь доволен жалкими грядками,
тут бетонные плиты
на плоской груди твоей.
Твои вечера
еще разбрызжат сок звезд
или влажность моря,
и я вечером поднимусь
к подножью холмов твоих,
рыдая,
словно сухая осока.

К тебе я тяну ладони,
к свету,
что еще теплится
в твоих глазах
для меня.
А ты — оскаливаешь
клыки
на мягкую,
на золотистую плоть
мою.
Но даже если швырнуть
мою плоть
на поле,
и ястреб закружит над ней,
к тебе я буду тянуть ладони,
к свету,
что еще теплится
в твоих глазах
для меня.

Благословение рукам,
сеющим
в зимнее утро
под шорох
стремительных скворцов
на полях красноземных.
Благословение рукам,
сеющим виноградные лозы,
и эвкалипты, словно благоухающие знамена,
над водами Яркона.
Благословение рукам,
взнуздывающим коня
и прижимающим к щеке
приклад ружья,
чтоб отгнать врага
от бедной хижины нашей,
мирной хижины,
царствующей над полями и колючими зарослями.
И вот она —
крепкая зелень над птенцами,
вот они —
дунамы мягкой вики,
и быки отдыхают в болотной жиже…
Пахарь вопреки пустыне,
первый, взломавший девственность
Земли…
Благословение рукам!

Налей вино,
наполни чашу
черным вином правды.
Лишь оно сладит мою гортань.
И аромат его, старый и горький,
наполняя ноздри,
будет вкусен мне,
словно каждодневный хлеб.
Что мне ваши сладости,
и розы свершений ваших,
словно тряпье они
для мудрого тела правды.
Дайте мне горькую правду,
с открытыми глазами,
ту, что в гордости движет меня
к иллюзиям
и разочарованиям.

Две впадины,
словно зарубки времени,
на щеках,
морщины лба
и синие круги
под выцветшими глазами,
слезящимися потихоньку…
Все бренно!
Все смертно!
Годы,
что пронеслись над вами,
еще пропоют
ваши песни для поколений…
Но замены юности
нет.
Только олива на скале
да виноградники в долинах,
да апельсинные деревья,
смуглые и стройные,
как ваши сыновья,
да сыновья ваших сыновей —
какие чудеса!
Годы украсили вас
сединой.

Лето —
это цветы на платье моем,
жнивье,
уходящее за горизонт,
и губы твои
на губах моих.
Лето —
это последние маки,
алые
на золоте поля,
прохладные
поливальные машины.
Сырая изгородь в полночь,
загорелые плечи
цвета доброго хлеба
в сильных ладонях твоих,
утренняя роса
на груди…
Все это еще мерцает
из-за тумана
времени…

Благословен Господь,
Сотворивший меня женщиной.
Вот я — земля и человек,
и нежная плоть.
Благословен Господь,
сотворивший
мягкие полукружия мои,
подобные колесам фортуны
или шарам плодов,
и давший мне плоть
цветущую,
и сделавший меня подобной
полевым росткам плодоносящим.
Благословен Господь,
за то что разорвал облака
на шелк щек и бедер моих.
И вот я выросла,
и прошу —
снова хочу стать девочкой,
плачущей от огорчений,
смеющейся,
поющей во все горло,
тоненькой,
маленькой стрекотуньей
в хоре Твоих херувимов.
И слышно меня,
малышку,
когда я играю
у ног Твоих,
меня Создавший.

Внутри меня плачет
Чужая женщина.
Были у нее сыновья —
потеряла:
один погиб от меча,
другой — от лихорадки,
а третий — бродил, бродил и пропал
Кто она —
женщина, плачущая во мне?
Не я.
Мне незнакомы слезы.
Зато та, другая —
любит поплакать.
Кто-то убил ее,
Что-то убило ее,
и она мертва,
и все же плачет ночами —
по сыновьям,
по себе,
по мужу,
что покинул ее…

Господи,
от «процедуры» до «процедуры»
вся во власти времени я.
Дай мне
прикоснуться губами
к подножиям гор Твоих прекрасных.
Среди мук
на сыновей, идущих в бой,
дай взглянуть,
на глубокие небеса.
Еще один вдох,
еще глоток воды прозрачной —
прежде чем уйду
навстречу смерти.

Еще остались дни —
полынно-медовые,
дни светлых
весенних почек,
залитых дегтем.
Еще плетется, задыхаясь,
сердце,
словно еще одна весна
обволакивает тебя,
стремясь к последнему объятию.

После того, как все уходят,
остаюсь со стихами наедине,
некоторые стихи — мои,
а некоторые — чужие.
Стихи, написанные другими поэтами,
я люблю больше.
Я остаюсь одна в тишине,
И тает в горле комок,
который душил меня.
Я остаюсь.
Иногда мне хочется, чтобы все ушли.
Писать стихи — это пожалуй приятно.
Сидишь в комнате — а стены становятся выше,
краски — ярче,
голубизна платка приобретает глубину колодца.
Ты хочешь, чтобы все ушли,
Ты не знаешь, что с тобой.
Подумай о том, о сем, а может, еще о чем-то.
Потом — все пройдет, останется — чистый кристалл,
а после — любовь.
Нарцисс вот так любил себя,
Но глуп тот, кто не знает, что и ручей он тоже любил.
Ты сидишь один,
и болит твое сердце, но оно не разорвется.
Тихо-тихо стираются выцветающие образы,
потом стираются изъяны…
А после — в полночь — восходит солнце.
И темные цветы ты помнишь.
Хотел бы ты быть мертвым или живым или еще кем-нибудь.
Может быть, есть одна страна, и ты любишь ее.
Может быть, есть слово одно.
Ты же помнишь, наверное.
Кто полагает, что солнце зайдет по его желанию, — глуп.
Солнце всегда слоняется, бродит к западу, к островам.
И к тебе выйдут солнце и луна, лето и зима.
Сокровища, которым нет конца.

Ты знаешь, сказала она, одежду сшили тебе — из огня.
Ты помнишь, сгорела жена Язона в таком одеянье?
Это все Медея, сказала она, это дело Медеи.
Живи осторожней, сказала она.
Сшили одежду тебе, блистающую, как горячая зола,
Горячую, словно угли.

Ты оденешь ее? Не одевай, сказала она.
Это не ветер свистит, это шипит яд.
И хотя ты не княгиня, что сделаешь ты Медее?
Ты должна различать голоса, сказала она.
Это не ветер свистит.