Натан Альтерман - Серебряное блюдо

И тогда справедливый Закон
Вмиг отвесит тебе поклон.
Ну, еще б! Это ль видано:
Право плакать тебе дано…

Ночь темна — ни зги не видать.
На границах военная рать.
Ты границу пройди — и с тобой
Флот и армия вступят в бой.

Ты проснешься ночной порой,
Ты уйдешь в рубашонке худой,
Проскользнешь, как тень, по снегам.
Ночь не выдаст тебя врагам.

Узел джойнтовский [2] Джойнт — Еврейская американская организация помощи нуждающимся евреям во всем мире. — скорбный гнет —
Как тростинку тебя согнет.
Хлеб скитании — тяжелее свинца, —
Он от «Унра» [3] УНРА — Отделение ООН, оказавшее помощь пострадавшим во второй мировой войне. — родного отца.

Всем опасностям наперерез,
Ты пробьешься сквозь черный лес,
Твой побег из земли оков
Мы запомним во веки веков.

С утлой лодки, ночною порой,
Ты увидишь свой берег родной —
И навек рассеется мрак.
Ты пробьешься. Да будет так!

Дух скитальческий свой укрепи.
Распадутся звенья цепи!
Наши парни во мраке ночей
Ждут сигнала с лодки твоей.

Ни причала, ни мола тут…
На руках тебя перенесут!
В этом парне — вся твоя жизнь.
Ты прижмись к нему крепче, прижмись!

Злобной воле врагов вопреки,
Бьют здесь радости родники.
Здесь падет произвол вековой.
Этот берег пустынный — твой!

Розовеет рассветная кровь.
Рождена ты для жизни вновь!
Тверже камня в лишениях став,
В трудной жизни и смерть испытав,

На тебя будут парни глядеть —
На дитя, победившее смерть.
На земле обновленной мечты
Засмеешься впервые ты!

Жизнь бурлит и в бою — до последней кровинки.
Не рожден еще в мире палач Бытия.
Жизнь восходит впотьмах огоньком керосинки,
На веревках трепещет крылами белья.

Гибнет город на Волге, как факел пылает.
Мальчик скачет по праху на палке верхом.
Мама мальчика в ужасе руки ломает!
«Непоседа! Кем станет он в мире таком?!»

И плетется к соседке за мискою старой, —
В ней, на глиняных стенках — столетий отвар
Уцелела она при злодеях-татарах —
Да ведь немцы-то будут похуже татар!

И под вой канонады — голодной волчицы —
Закипает похлебка в худом котелке.
Так, пустое: морковка, щепотка мучицы,
Соль да перышко лука в крутом кипятке.

Жизнь бурлит и в бою — до последней кровинки,
Не рожден еще в мире палач Бытия…
В дом вернулся отец — кровь на лбу, как росинки,
Он изранен, глаза его — талые льдинки, —
К колыбели с порога он, слез не тая.

Умирая, глаза закрывая навеки,
Видит он огонек своего очага…
И кровавого, страшного времени реки
Боль его и надежду уносят в века.

Зверь опасный народу и городу вырыл
Яму смрадную, яму могильную, — но
Лишь домашний очаг — место смерти и пира.
А историю этого странного мира —
В Судный день нам увидеть ее суждено.

Рек Адаму Господь: «Вот богатства мои!
Не покинь бедняком мою сень:
Выбирай!» И Адам, вняв совету змеи,
Выбрал в дар себе «завтрашний день».

Указал он дрожащей рукой на ларец —
На сокровище в красном футляре,
И сказал со слезой: «Дай мне „завтра“, Творец:
Вся надежда моя — в этом даре!»

Внял Адаму Господь. Взял он дар — и ушел.
В небе ангелы знали о нем:
Его поле — пустырь, и шатер его гол,
Но владеет он завтрашним днем.

Обрабатывал землю он в поте лица
И терпел изнурительный зной —
И в томительном этом труде без конца
Жил он мыслью: «Ведь „завтра“ со мной!»

…И прошли поколенья… Блуждали, как тень,
Сквозь потемки людские потомки.
Укреплял их в пути этот завтрашний день,
Что был спрятан на дне их котомки.

И осталось в анналах бесчисленных лет
Много саг про бесчестную ловлю —
Как украли тот клад, излучающий свет,
Разменяли на мелочь фальшивых монет
И пустили на рынок — в торговлю.

Но всегда и везде, в смене дней и ночей,
Та же песня бессмертного автора
Заглушала стон мук, звон цепей, свист бичей:
Это — вечная песня про завтра.

И по нынешний день — и на наших глазах,
В грозном мраке, сквозь бурю и вой,
Мать младенцу поет, улыбаясь в слезах:
«Светлый завтрашний день — будет твой!

Хоть народ твой сегодня унижен и сир,
„Завтра“ даст тебе вольную новь.
То наследье веков принесет тебе мир,
Хоть футляр его красен как кровь.

Для тебя [4] Здесь и далее разрядка заменена на болд ( прим. верстальщика ). пролегают, дитя мое, путь
К этой ярко-сверкающей цели.
Спи, мой сын!» Но ребенок не может уснуть,
Тихо плачет в своей колыбели.

И, услышав тот плач, прародитель Адам
Шевелится в могиле устало.
От обиды бедняге не спится и там:
Его «завтра» еще не настало!

Сам же завтрашний день, что дремотой об‘ят,
Тоже слышит тот плач с возмущеньем,
И когда его щупает вдруг дипломат —
Содрогается он с отвращением.

Слухи, тайны вокруг — словно шепчет злой бес —
И он чует с безмолвным проклятьем,
Что пороки людей, капитал, интерес
Собираются снова играть им.

И свой краткий закон он вещает во мгле,
Проникая в глубины сердец:
«Либо всем дам я свет на свободной земле,
Либо… песне о завтра — конец!»

Архимед как-то в ванне плескался, и в ней
Засиделся милейший старик и размяк,
Размышляя средь прочих абстрактных идей
Над штуковиной, имя которой —
рычаг.

Волновались соседи, зверея, и стать
Торопились в затылок:
— Порядки какие!
Когда он, Архимед, хочет ванну принять,
Этот мир вверх тормашками переверну,

Лишь единственный раз, в этой самой воде
Вес удельный у тел обнаружив,
Вышел раньше, и думалось нам — быть беде,
Когда крикнул он «эврика!», мимо нас пролетев,
Распорядок наш тоже нарушив.

Так шипели соседи, кто громче, кто тише,
А старик в это время из ванной вышел.

Выйдя, бросил: «Рычаг… Инструмент — ну и ну!
Исполины в нем дремлют,
Он мощный и спорый…
Этот мир вверх тормашками переверну,
Только дайте мне точку опоры!»