Влад Снегирёв - Соцветие поэтов

Только в Поэзии он чувствовал себя своим среди своих. Его друзьями, соседями, собеседниками были Марина Цветаева, Борис Пастернак, Велимир Хлебников, Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Сергей Есенин. И хотя их диалог вёлся на классическом, пушкинском, русском языке, боюсь, что многим из нас он будет непонятен. И не потому, что нас подведут интеллект, чувства или слух. Чтобы понять этот язык, надо отключиться от скоростей и остановить время.

- Написание стихов - интимный процесс, - он произносил слова совсем тихо. Закрывал глаза, и порой казалось, что говорит не сидящий перед тобой человек, а звуки доносятся откуда-то издалека. - Для того чтобы понять, получилось стихотворение или нет, мне не надо читать его перед публикой, смотреть на её реакцию, спрашивать мнение. Я читаю стихи Цветаевой, Пастернака, и только потом то, что родилось во мне.

По нашим понятиям, в земной, суетной жизни он был несчастным человеком. Почти два десятка лет не выходил из квартиры. Болезнь отмеряла допустимые ему шаги. Из комнаты до двери, повернуть замок, если кто-то стучит, и обратно в кресло. Это были и его трон, и его Голгофа. Он бы и рад почаще совершать эти прогулки до дверей, да мало кто приходил... В четырёх стенах его квартиры долгие годы жили всего два человека: он да жена - инвалид Отечественной войны. Квартира была получена, в первую очередь, её усилиями, потому что он был совершенно непрактичным человеком. Или, вернее сказать, жил неземными заботами. Жена печатала на старой послевоенной пишущей машинке его стихи - короткие и длинные волны, которые он посылал миру.

Однако в поэзии он был другим, свободным, не закованным в кандалы болезни, забывающим о своём одиночестве. Его «поила даль скитальческих дорог», он «шёл грудью против ветра». Он часто писал о птицах, котах, собаках. Это - его друзья или, как у Есенина, «братья меньшие». И как сильный духом человек, он считал себя ответственным за них.

В последние годы его жизни дорогу к его дому узнали, наконец, журналисты, критики и - (о чудо!) - издатели. Его стали слушать и записывать на магнитофонные ленты. И.… оставлять эти записи в архивах.

А это был мудрец! Его суждения о литературе: и прозе, и поэзии - можно было слушать бесконечно, и второй, и третий, и четвёртый раз. Он не учился в аспирантурах, не гулял по коридорам Академии наук. У него был другой - трудный и тернистый - путь к знаниям, к мудрости. И он прошёл по нему, ориентируясь по своей путеводной звезде. Начало этого пути было в нашей с вами быстротечной жизни, наполненной для него добротой отца и разочарованиями мамы. А коль было у человека две жизни, то должно было быть и два имени. Одно - для переписи населения - Вениамин Айзенштадт, другое - для Поэзии - Вениамин Блаженный.

Его отец, Михаил Айзенштадт, чудной человек, как будто сошедший со страниц Шолом-Алейхемовских рассказов, был родом из небольшого местечка Копысь. Здесь и появился на свет в 1921 году мальчик, которому родители дали имя Вениамин. Память об отце — это, может быть, то немногое, что всю жизнь согревало Поэта.

Вениамин Михайлович рассказал о своём отце несколько историй, которые очень напоминают притчи.

...Бедный парень из Копыси женился на дочери Шкловского корчмаря. Конечно, вряд ли такая партия обрадовала родителей жены. Но что поделаешь, если у молодых всё наоборот? Если девушка, которой дали образование, для которой ничего не жалели вместо того, чтобы шить себе приданое или в крайнем случае читать умные книги, стала ходить по местечку со студентами-голодранцами и распевать революционные песни. Однажды родственники не выдержали такого позора и побили её зонтиком.

После женитьбы Шкловская родня решила, что наконец-то они образумятся. Корчмарь выделил приданое и купил молодым писчебумажную мастерскую в Копыси. Михаил Айзенштадт стал владельцем и управляющим. Но вместо того, чтобы подгонять работников, заключать выгодные сделки и делать деньги, Михаил, ближе к обеду, шёл в лавку и покупал вкусную халву для всех. Ставили самовар, и работники сидели за чаем до конца дня. Конечно, мастерская разорилась. Айзенштадты уехали жить в Витебск. А Михаил пошёл рабочим на щетинно-щёточную фабрику, день-деньской вычёсывал свиную шерсть, дышал химикатами, но ни разу не пожаловался на тяжёлый труд.

Однажды Веня нашёл рубль и обрадованный, прибежал с этим известием домой. Однако отец его радости не разделил. Он сказал:

- Если ты нашёл рубль, значит кто-то его потерял. У кого-то горе, может, это последний рубль, на хлеб. Так что не радуйся чужой беде.

В автобиографии, кстати, названной «Вечный мальчик», Вениамин Айзенштадт писал об отце: «Несчастья его узнавали, как голуби, которых он подкармливал нищенскими крохами. Он и сам накликал на себя несчастья: «Варт, варт», - предупреждал он («погоди, погоди»), но не со злорадством, а с упоением. Он был избранником горя и знал об этом. На меня отец поглядывал с опаской: вдруг я окажусь счастливчиком, т.е. предателем наследственного злополучья».

В школе Вениамин стал рисовать. (Кстати, в Витебске семья Айзенштадтов жила недалеко от того места, где жил Марк Шагал). Особенно хорошо у мальчика получались портреты. После пятого класса он пошёл в художественное училище, показал свои работы, но ему сказали:

- Ты ещё молод. Подрасти чуток. Поучись в школе. А потом приходи к нам. Обязательно будешь у нас учиться.

Буквально через несколько недель кто-то принёс в школу книгу. «Антология поэзии от Владимира Соловьёва до Михаила Светлова», изданная в Москве в 1926 году, как ураган, ворвалась в жизнь Вениамина Айзенштадта, разметав все прежние планы. Мальчик читал эту книгу днями и ночами. Как будто кто-то околдовал его. Он перестал рисовать, учиться, остался на второй год в общеобразовательной школе. Целыми днями, как слова молитв, шептал он прочитанные строки и вскоре стал сам сочинять стихи. А однажды отважился и написал письмо Борису Пастернаку.

Отец, обеспокоенный тем, что с сыном происходит что-то непонятное, позвал своего знакомого - старого еврея. Тот пришёл, посмотрел на мальчика, поговорил с ним и шепнул на ухо расстроенному Михаилу: «Дело плохо. Его, наверное, сглазили».

В семье Михаила Айзенштадта было трое детей.

Один умер маленьким, ещё в Копыси. Заболел, а местечковый провизор перепутал и дал не то лекарство.

Другой был способным, хорошо знал литературу, из него вышел бы толк. Он учился в Минске, хотел стать журналистом, писал стихи. После убийства Кирова его оклеветали недруги, числившиеся в друзьях. Началась травля. Он не выдержал и покончил жизнь самоубийством.

До войны Вениамин Айзенштадт успел закончить один курс исторического факультета учительского института. Отменным здоровьем он никогда не мог похвастаться, и в армию его не взяли. Когда началась война, семья успела эвакуироваться в Горьковскую область.