Влад Снегирёв - Соцветие поэтов

Будущий поэт учительствовал в небольшой сельской школе. В девяти километрах от деревни, в небольшом городке, была районная библиотека. Просто поразительная библиотека, которую миновал и 37-й год, и репрессии, и запреты. На полках стояли стихи Андрея Белого, Константина Бальмонта, Анны Ахматовой, Валерия Брюсова, Александра Блока, Николая Клюева, Ивана Бунина, Иннокентия Анненского. Эта библиотека стала храмом, куда Вениамин приходил каждый день. С пузырьком чернил, перьевой ручкой, голодный, в драных башмаках или таких же валенках, сквозь дождь, снег, холод он вышагивал девять километров туда, девять - обратно. И сидел в холодной, неотапливаемой библиотеке, чаще всего единственный её читатель, и переписывал в свои тетрадки стихи.

Аккуратнейшим каллиграфическим почерком, который, наверное, достался ему в наследство от отца, выводил он стихотворные буквы с таким же благоговением, как сойферы выводят строки Торы. Вениамин переписал слово в слово всю «Божественную комедию» Данте - огромный фолиант в тысячу страниц. Он часами рисовал в своих тетрадях портреты поэтов, и работница библиотеки - женщина, обременённая мирскими заботами, смотрела на него, ничего не понимая.

Что и говорить - Блаженный. Из эвакуации он привёз в Минск ящики с тетрадями - единственный свой багаж.

Мама, потерявшая двоих детей, убитая горем и тяжёлыми буднями, искала успокоение в Боге. Она стала ходить в синагогу или, правильнее сказать, в молитвенный дом, который был тогда в Минске.

В конце 40-х годов Вениамин Айзенштадт приехал в Москву с единственной целью - показать свои стихи Борису Пастернаку. Поэт в те годы был опальным (а впрочем, в какие годы он им не был?), и встречи с ним ничего хорошего не сулили молодому человеку, который собирался в «стране советской жить». Вениамин Айзенштадт об этом, конечно же, знал. Но больше гнева властей он боялся не увидеть, не услышать Пастернака.

Борис Леонидович, избегавший докучливых собеседников (какими часто являются молодые поэты) и долгих разговоров, отвлекавших его от творчества, прочитав стихи Вениамина Михайловича, назначил встречу. Они проговорили до обеда. Читали друг другу стихи. Вениамин Айзенштадт осмелился спросить у Пастернака:

- Есть ли у меня стихи?

- Да, четыре стихотворения я у Вас нашёл, - ответил Борис Леонидович.

А через некоторое время он поинтересовался мнением молодого поэта о своём творчестве. И Вениамин Михайлович ответил:

- Я тоже нашёл у Вас стихи.

Вероятно, молодой человек из Минска понравился Борису Пастернаку, и он сказал:

- Я отдохну пару часов, а после обеда мы снова встретимся и продолжим наш разговор. Вениамин Михайлович написал эссе «Мои встречи с Борисом Пастернаком». Оно пока не издано, как и десятки других рукописей, сотни стихов, лежащих дома и упакованных, как стопки школьных тетрадей.

На прощание Борис Пастернак сказал тогда ещё молодому поэту:

- Спаси Вас Бог.

Те же самые слова Вениамин Айзенштадт услышал от Арсения Тарковского, который тоже очень высоко оценивал его творчество.

«Судьба долго приглядывалась ко мне, откладывая соприкосновение с недоброй тайной. Но соприкосновение было неминуемым, как соприкосновение с женщиной.

Надзиратели из редакций последовательно советовали учиться у Маяковского и Исаковского. Но меня манило загадочное имя Пастернака, в ту пору для меня почти мифическое.

Я до сих пор не знаю, что такое стихи и как они пишутся. Знаю только - рифмованный разговор с Богом, детством, братом, родителями затянулся надолго, на жизнь.

Разумеется, советские журналы не интересовала подобная тематика, не могло быть и речи о публикациях.

Меня открыл А. Тарковский. Когда мне было почти шестьдесят лет, проявили интерес и другие поэты. Всё же я держался от них на расстоянии. Я знал, что поэтом меня можно назвать лишь условно: поэты не рождаются с кляпом во рту».

Так мог написать о себе человек, умеющий видеть себя со стороны. Так написал о себе Вениамин Айзенштадт в автобиографии «Вечный мальчик».

А в земной, обычной, жизни: с хлебом и порой несладким чаем, с газетами, которые восхваляли новые победы КПСС, таблетками, микстурами, порошками, с ехидным шёпотом за спиной - всё было чернее и кондовее. Никто не брал на работу беспартийного учителя истории. Для тогдашних работодателей это был вообще нонсенс, недоразумение: учитель истории и не член партии! В отделах народного образования на него смотрели как на блаженного. А надо было зарабатывать на еду, на одежду. И он пошёл работать в инвалидную артель, где проработал двадцать три года. Только там нашлось место для поэта, творчество которого высоко оценивали те, кто ещё при жизни стал классиком.

В 1953 году умер отец Вениамина Айзенштадта. Косвенное отношение к его смерти, если хотите, имел филологический спор. Хотя сам он всю жизнь был так далёк от изящной словесности, что и стихи своего сына до конца дней воспринимал как некую странность.

«Знаток всех наук», «великий кормчий» Иосиф Сталин, говоривший по-русски с большими огрехами, решил «поставить на место» «зарвавшегося» академика Н. Марра и объяснить ему суть великого и могучего русского языка.

Сталинские мысли по этому поводу, конечно же, транслировали по радио. И рабочих щетинно-щёточной фабрики, где продолжал работать Михаил Айзенштадт, вывели во двор, чтобы они внимательно слушали громкоговорители. Шёл проливной дождь. Пожилой человек простудился. Помочь ему врачи уже не смогли.

Нисколько не сомневаюсь, пройдёт время, и о поэзии Вениамина Айзенштадта, тихой, интимной, заговорят не только в элитных литературных салонах. Прорвав плотину безвременья, издатели станут выпускать его книги, критики писать статьи - и постараются свести воедино жизнь Вениамина Айзенштадта и житие Вениамина Блаженного. И конечно, вспомнят автобиографические строки:

«Поражаясь убожеству непрожитой жизни, поражая и других её убожеством, храню в душе завет Гумилёва: «Но в мире есть иные области...»

Почему-то вижу поэта расстрелянным на берегу моря, и строчка эта - ручеёк крови - словно бы путеводная заповедь скитальцам всех времён и стран.

Ведь и я - Скиталец Духа, если даже всю жизнь обитал на задворках».

Аркадий Шульман