Влад Снегирёв - Соцветие поэтов

Илья Эренбург

Для современников Блок был воплощением «настоящего поэта». Время требовало новых эстетических установок, нового поэтического языка. В творчестве Блока сошлось всё это, а ещё выразительная внешность и некоторая закрытость в общении с коллегами придавали его образу загадочности и странности. Считается, что Блок очень много писал (в его записных книжках есть запись о том, что он за один день написал шесть стихотворений), поэтому у него можно встретить множество самоповторов и проходных стихов. Но его творчество всегда было приближено к его жизни — насколько это возможно. В ней, как и в стихах, были и своя Прекрасная дама, и своя Незнакомка, и своя Кармен, и своя Россия, и такие вспышки творческой активности можно считать лирическим дневником. Что касается «проходных стихов»: Маяковский, который очень ревностно относился к творчеству коллег, признавался, что у Блока есть такие хорошие стихи, каких Маяковскому никогда не написать.

Чем может быть интересен Блок в XXI веке? Художественной достоверностью, парадоксальными противоречиями, трагедией лирического героя. Блоковские стихи интересно читать через сто лет после написания. Это признак большой поэзии — читать стихи поэта, жившего в другую историческую эпоху, в совершенно иных окружающих обстоятельствах и чувствовать: это про меня, это про нас.

Александр Переверзин

Современен ли Блок — совершенно непонятно. Актуален ли закат? Туман на полях? Необходим ли нам сегодня запах асфальта после дождя? Нет, разумеется. В дни, когда беспилотные творения Маска бороздят просторы Калифорнии, в дни человека дела и тягостных раздумий, зачем нам Блок. Более того, мне кажется, что он и современникам не был особо нужен. Блок, мне кажется, просто создавал напряжение поэтического поля, в котором многие светились — как лампочки возле катушек Теслы. Загадочный сфинкс со ртутным блеском в глазах, вот кто такой Блок. Его фотографии гипнотизируют, как движения удава — он невыразим, прекрасен и абсолютно чужд. У них, впрочем, у всех этих поэтов и поэток тех лет такой заострённый ожиданием снимка взгляд, выбеленная коллоидной взвесью серебра кожа — и век Серебряный, и сами они выхвачены у времени, спрятаны в серебряный карман фотографа. Но Блок среди них удивителен. Не Дамой своей и Вечной женственностью, ни сложными отношениями с женщинами (у кого их не было в, том числе и у самих поэток?), ни воплощённым в слове усилием символизма (хотя это оксюморон, где символизм и где усилие? Явления это несовместные, поэзия символиста должна литься, как вода в горло, как песня из — свободна и чиста, вот Бальмонт в этом смысле чистое дитя символизма, радостно блуждающее в зеркальных лабиринтах своих ассонансов, «слова любви всегда бессвязны, они дрожат, они алмазны» и всё такое). Блок не такой. Он шёл с символистами, он был их знаменем, но он был всей их поэзией. За одни строки

я бы отдал всего Брюсова. И дело вовсе не в скифах, которых ведёт за собой Христос с бубновым тузом на спине, и не в ингаляции духами и туманами, и даже не в круговороте ночи, фонаря и аптеки в природе. Это хиты, вершинные точки, маячки, выставленные школьной программой — вот он, Блок, препарирован и выложен в параграфе для лучшего усвоения. Посмотрите, как увеличена пушкинская железа, обратите внимание на соединительную ткань символизма, а вот, смотрите, аненноиды, бодлерова кость, соловьеф из и отросток слепого фета. Всё ясно, дети? Но Блока здесь нет. Блок там, где движется нестройная противоречивая громада уличной музыки, ухваченная его слухом там, где рассыпается деревенский говорок и летает частушка, где сплетаются песня и романс — Блок был апостолом звука, прежде всего, и труба его трубила на таких частотах, до каких мало кто добирался. Он слышал звук, он видел своими серебряными глазами отсвет нездешнего света — о чём без утайки и говорил.

И, если уж начистоту, то кто-то, а Блок совершенно точен и не расфокусирован — он знает, о чём пишет, и это лишь беда языка как слишком грубого инструмента — невозможно совковой лопатой создавать ювелирные изделия. Блок, как и все прочие великие поэты, совершенно несовременен — он вне времени, он там же, куда попал строкой Баратынский «Мгновенье мне принадлежит, Как я принадлежу мгновенью!», только гораздо в больше степени. Если и возможно бессмертие, то такое:

Алексей Олейников

Александр Блок в наши дни. Когда: «все пишут стихи», «поэзия никому не нужна, кроме пишущих», «поэзия умерла, после Бродского ничего не напишешь», и тому подобное.

Ну, ясно, что «Пушкин — это наше всё». «Великая четвёрка» всегда с нами, о них много написано, и ещё будет написано. Далее — шестидесятники, андеграунд и т.п. Блок и Ходасевич светятся как бы где-то в стороне, несколько загадочные фигуры. Особенно Блок. Уж столько сказано: и «кафешантанный», и наивный: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте революцию». «Поёт ручей, цветёт миндаль, — И над открытым саркофагом — Могильный ангел смотрит в даль». На популярную в символизме тему миндаля ответил О.М.: «Вчерашней глупостью украшенный миндаль». Несмотря на «наивность» Блока никто с таким страшным пророчеством не предсказал ближнее, ещё более страшное, будущее, «Девочка пела в церковном хоре». И в этих вещах Блок отвечает великому условию Мандельштама «и до самой кости ранено всё ущелье криком сокола». И рана эта не зажила и никогда не заживёт. Позже это сверхъестественное провидение проявилось у Мандельштама: «Опять войны разноголосица», «Нет не мигрень...». Если есть что-то прекрасное в символизме — это Блок. Но, с другой стороны, великий художник настолько перерастает течение, в которое его поместили, что это уже перестаёт иметь какое-либо значение. Символизм, футуризм, имажинизм, даже акмеизм, позже постмодернизм, остаются позади в статьях исследователей, а живыми, одинокими остаются великие, с которыми эти течения объединяли.