Влад Снегирёв - Соцветие поэтов

Понятно, что вкусы и взгляды у экспертов разные, подчас прямо противоположные, – но именно их компромиссная договорённость с течением времени и определяет статусы и репутации. Начиная с XX в. в этот процесс активно вмешиваются рыночные механизмы, но и в них участие профессиональных выборщиков по-прежнему велико. Проще говоря, все великие авторы потому великие, что их однажды «назначили» таковыми, а не в силу их кажущегося впоследствии «объективного» величия. В искусстве вообще очень мало объективного.

Если говорить о втором, оптимистическом мифе, заявляющем о поэтическом буме начала нынешнего века, то и его следует опровергнуть. Да, сегодня у нас регулярно пишут, публикуют и обсуждают стихи около миллиона человек. Казалось бы, много. Но согласимся: практически каждый из нас в юности что-то такое сочинял. Хотя бы потому, что это необходимый атрибут подростковой влюблённости. Кто-то посылал свои сочинения возлюбленным, кто-то скрывал и стыдился – но пытались писать почти все. Другое дело, что в отсутствие интернета никому не приходило в голову всё это представлять к публикации. Социальные сети, специальные сайты и новые возможности дешёвой полиграфии предоставили любителям такую возможность, создавая иллюзию масштабного творческого процесса.

Конверсионная воронка

В действительности ситуация следующая. Помимо упомянутого миллиона любителей есть несколько тысяч профессионалов, чьи стихи можно считать качественными, т. е. достойными публикации в нескольких толстых журналах, главным из которых традиционно считается «Новый мир», и книжных сериях профильных издательств. В реальности авторов, которые в них постоянно или изредка публикуются, несколько сотен. Из них около двух десятков тех, кого можно назвать «живыми классиками». Даже у самых признанных поэтов книги выходят тиражами от 500 до 1000 экземпляров. Даже они вынуждены порой издаваться за свой счёт – что уж говорить об остальных. Эта ситуация не уникальна. Так же дело обстоит и с поэтами Европы и США, так же было и во времена Пушкина. Счастливым исключением стала эпоха шестидесятников, когда Евгений Евтушенко собирал стадионы и издавался миллионными тиражами. Можно сказать, что по формальным показателям это самый популярный автор в истории мировой поэзии – парадокс, конечно, но это так.

Отдельно существует эстрадная поэзия: тот случай, когда стихи не столько читаются в виде текста, сколько исполняются в виде эмоционального перформанса. Современные видеоблоги весьма способствуют распространению и популярности такого рода поэзии. Художественный уровень здесь обычно невысок, залогом успеха скорее становятся актёрские способности. И если считать полноценной поэзией то, что делается в поп-музыке, роке, рэпе и бардовской песне, то это ещё одна большая и часто денежная ниша – иногда это вполне достойные тексты. И например, Боб Дилан свою Нобелевскую премию по литературе уже получил.

Хотя, честно говоря, лучше бы её присудили Олегу Чухонцеву.

Андрей Новиков-Ланской

Широкая публика знает имена Вознесенского и Евтушенко. Но вряд ли треть из тех, кому знакомы фамилии наших шестидесятников, назовёт фамилию Чухонцева. Меж тем, он начинал с ними. Более того, его можно назвать последним шестидесятником. Может быть, самым значимым из всех.

Однако его тихий поэтический голос, неприспособленный для эстрадных микрофонов, сумели расслышать только в наше время. Ещё несколько лет назад мне, например, фамилия Чухонцева была в новинку. Впервые об Олеге Чухонцеве довелось услышать от профессора Литературного института Владимира Смирнова. Прозвучало стихотворение «Кые-Кые» про юродивого, толкающего перед собой тележку. Но больше, чем само произведение — поразили слова профессора о том, что «это самое великое стихотворение за последние полвека».

С тех пор прошло не так много времени, но имя Чухонцева постепенно приходит к широкому читателю. Его мистическое стихотворение о встрече с умершими родителями «и дверь впотьмах привычную толкнул» – даже вошло в пробный ЕГЭ этого года.

«Слава богу, он есть, слава богу, он с нами», — сказала о Чухонцеве Алла Демидова. Но по-прежнему поэт закрыт и непубличен. Не даёт интервью. Живёт в маленьком переделкинском домике.

Но корреспонденту «КП» удавалось встретиться с Чухонцевым несколько раз, во время форумов молодых писателей в Липках.

Я непрофессиональный стихотворец

Пришёл ко мне как-то слесарь чинить водопровод. Спросил, кто я по профессии. Я сдуру ответил: «поэт». «И что же ты написал», - спрашивает слесарь? «Евгения Онегина», «Тёркина?» С тех пор я не говорю, что поэт. Я непрофессиональный стихотворец, но не в плане стиха, а в том, что не зарабатываю поэзией. Непрофессионалами были Лермонтов и Фет. Профессионалами был Блок, Некрасов, Пушкин. А если из современных поэтов – то Резник.

Маршак говорил мне: не отдавайте ни одной строчки забесплатно. Но я нарушил его завет. Я осознал, если хочешь сделать что-то качественное, нужно забыть, что с этого можно что-то иметь.

Дневников никогда не вёл

Человек я несерьёзный и в этом моя беда. В школе занимался в спортивной школе, хотел карьеру связать со спортом, но поскольку я был гимнастом и акробатом, у меня вытянулись руки-ноги и силовые элементы я делать не смог. Стихами занялся на спор, где-то в середине девятого класса. Это очень поздно для поэта. Из-за своей несерьёзности, дневники я никогда не вёл. Но зато вёл записные книжки, куда записывал всё то, что меня поразило. Скопился целый чемодан таких книжек. Но за несколько лет, что я живу между Москвой и Переделкино, чемодан пропал. Наверное, его унесли рабочие. Чемодан был хороший, фибровый, с металлическими уголками. Я проездил на нём в электричках всю свою студенческую юность. На нём было удобно ездить в толкучке электричек, где вечно нет места.

Если бы я написал книгу воспоминаний, это были бы воспоминания не обо мне, а о Слуцком

Я не очень верю в литературные мемуары. Мне кажется, это удел писателей третьей руки. Сложно представить себе мемуары Пушкина, Блока, Толстого… Они сказали всё своё в творчестве.

Я спросил как-то у Чуковского: «Что вы сейчас пишете?». Он сказал: «Ничего, только письма». И это тоже важно. Он считал, что всё что можно написать — он написал.

Другое дело— исторические деятели. Я хотел бы, чтобы каждый оставил мемуары. Даже Черномырдин.

А если бы я написал о ком-то мемуар, то это было бы не о себе, а об одном человеке, который мне важен в жизни. Слуцкий.

Старых стихов не помню, не читаю, не люблю