Сергей Синякин - Небесная глина

Оставим след, оставим странный след
На белой простыне шального поля,
Где волки беспокойно ищут волю,
Где ежится задумчивый рассвет.

Лыжня! Лыжня! И мы с тобой бежим,
Глотаем жадной глоткой вольный воздух.
Хотелось бы, пока еще не поздно,
Сбежать от разъедающей нас лжи.

На теле проступает тайный пот,
А мы бежим, и снег хрустит под нами.
И зарево зари встает, как знамя,
Как рана, что уже не заживет.

Оставим след, оставим странный след
Посереди разорванной России.
Мы наши идеалы износили,
Как одеяло или теплый плед.

Ах, вечный спор! О, этот вечный спор
О том, как жить, о том, что будет с нами.
Полк, потерявший в одночасье знамя,
Расформируют за его позор.

Но мы живем. И что нам идеалы?
Мы наплевали на своих отцов.
Где небосвод по-зимнему свинцов,
Мы просто свора лыжников усталых.

И мы плывем по снегу — в никуда.
Мы предали, но нас уже простили.
И белым полем стала вдруг Россия.
Но скоро не останется следа

От нас, от нас. Расклад пошел такой.
Рассвет — в утиль. Горят одни закаты.
Конечно, братцы, все мы виноваты.
Ну, что поделать, коль расклад такой.

Оставим след. Мы свой оставим след
Посереди разорванной России.
Мы уступили не уму, но силе,
Хотя и оправдания нам нет.

Над нами жадно зарево цветет,
За нами фосфор белоснежной пыли.
Ну что сказать? Конечно, все мы были.
И лыжи режут наста колкий лед.

Мы — лыжники, летящие в метель.
Мы жили так нелепо, бестолково.
Вот если бы опять, вернее — снова…
Но ждет нас в доме теплая постель,

Врач, шприц. палаты кафельные льды,
Толпа родных, застывшая у гроба.
А дальше — бесконечная дорога
И снег, что заметает все следы.

Мы начинали жить. Деревня уже умирала.
В маленькой школе, где крышки изрезанных парт,
Мы доставали ручки из деревянных пеналов.
Шестидесятые годы, и на дворе — март.
Старые велосипеды. Пруд, где мы все купались.
Киноплощадка летняя, где бушевал Геракл.
Шаткий Дом пионеров. Первый народный танец.
И бесконечность споров, и неизбежность драк.
Поле аэродрома с нашим футбольным полем.
Ночью над ним открывалось небо, полное звезд.
Яблоки и арбузы мы воровали вволю,
И не скрывали смеха, и не скрывали слез.
Время сплошных затмений, мы все не понимали
То, что приходит время взрослых глупых забот.
Мы обещали многое, только тогда не знали —
Лету не переходят, даже узнавши брод.
Темному отраженью зеркало знает цену.
Радостная охота — чтобы на взлете, влет!
Поздно играть в героев и выходить на сцену —
Слышишь? Играют Шопена, даже не зная нот.
Маленькие наполеоны лягут, скрестивши руки.
В желтых спокойных пальцах тающая свеча.
Кончилось все на свете. Кончились все науки.
Черный пиджак помятый, словно с чужого плеча.
Кто-то, кто все придумал, кто-то, кто все запомнил,
Тряпкой махнул небрежно, взял и картину стер:
Поле, а в поле — кони.
Ночь, а в ночи — костер.

Ты не грусти, что мир уже не тот.
Тот мир ушел, а мы с тобой остались.
Ты помнишь, в детстве мы с тобой ругались.
Обнимемся тесней, растопим лед.

На смену прежнему пришел зубастый век.
Бедней друзьями и богаче верой.
Не оценить его вчерашней мерой,
Нельзя ведь взвесить прошлогодний снег!

Все позади, ну, как там ни крути.
А все-таки как весело нам было.
Любили мы, а сколько нас любило
На суматошном жизненном пути!

Страстями жили мы. Какой в том грех?
Страшнее жить рассудком в полной мере.
Ведь жизнь — всегда утраты и потери.
Надежней нет в столетье нашем вех.

Век двадцать первый, плотоядно скалясь,
Доел страну и доедает жизнь.
Сестренка! Не грусти, а улыбнись —
Наш мир ушел, но мы пока остались.

И вишни в цвету, и город в дыму,
И наших фантазий печальный пепел,
Наверное, облик грядущего светел,
Но только не тянет меня к нему.

А мне бы пожить на земле сейчас,
А мне бы смотреть на людей и кошек,
Кормить воробьев обедом из крошек
И видеть бусины жадных глаз.

А мне бы с друзьями пить вино,
А мне бы бродить по лугам зеленым,
Прибить скворечник над веткой клена,
Кому там жить — не все ль равно?

Тихий дворик, где играют в домино,
Пьют в кустах дешевое вино,
Где в песочнице играет детвора,
И ограда потемневшая стара.

Где влюбляются уже в двенадцать лет,
Где встречают полупьяными рассвет.
Там беседка сохранила звук гитар,
Тихий шепот обнимающихся пар.

Я спросил себя: «Послушай ты, старик!
Для чего ты в этом дворике возник?
Время речка, куда дважды не войти,
Зря старался — твое детство не найти».

Лесная речка похожа на вену земли.
Далекий бор ощетинился, словно еж.
Ты небеса своим недоверьем не зли,
Возьмут и обрушат они ледяной дождь.

На берегу теряет листву ветла.
У мастерской ржавеет забытый плуг.
Все-таки осень, время не для тепла.
Грачи, как грузины, собрались лететь на юг.

Туман по утру умело бинтует степь.
А дятел из леса упрямо морзянку шлет.
Корова не хочет покинуть свою клеть.
Синицы у лужи не могут пробить лед.

И журавли печально кричат с небес.
Увидят ли завтра они свой дом?
А на холме стоит одинокий крест,
И месяц его бодает крутым лбом.

На теплую печь спешит одинокий кот.
Вздыхает во сне уставший от лая пёс.
Лишь старый Стрелец пытается сбить влет
Ленивую стайку поднявшихся в небо звёзд.

Застыли в небе облака,
В снегах деревня и река,
И видно сквозь прозрачный лед
теченья вязкий черный мед.

Морозный хруст. И санный след.
И дым из труб. И бересклет.
И дробный дятел за рекой…

Печально светел мой покой.

Как трепетно горит в ночи
огарок тающей свечи,
снежинки бьются о стекло,
как будто просятся в тепло,
и ты — один.

Что говорить? Все так… Все так.
Один умен, другой — дурак,
но есть единство тьмы и света,
как жаль, что понимаешь это,
лишь став седым.