Сергей Синякин - Небесная глина

На исходе седьмого дня
Сотворил меня мой Бог,
И лежал неподвижно я
На земле у его ног.

И катился над миром глад,
И ложился на мир мор.
Но смотрел на земной ад
Бог с далеких вершин гор.

Властелином себя мня,
Млел на облаке мой Бог,
Потому что лежал я,
Словно раб, у его ног.

Не нами был придуман мир.
Мы просто жили в этом мире,
как жил в ободранной квартире
забытый улицей кумир.

Не нами был придуман миф:
мы просто где-то прочитали,
когда учебники листали,
что Одиссей остался жив.

Не нами был придуман сон,
который снился нам так долго.
Мы называли реку Волгой,
но ведь на лодке был Харон!

И что теперь ни говори,
не разберешься без пол-литра,
куда же делась Аэлита,
богиня, черт ее дери!

Над Вифлеемом ночь.
Царь Ирод руки моет в младенческой крови,
и конная орда тревожит сонный град
страшнейшею из
а в небесах звезда,
которая видна и мертвым и живым.
Несут волхвы дары,
и тени черепахи на рубленом мосту
через вонючий ров,
а будущий Христос, родившийся в рубахе,
агукает тихонько в хлеву среди коров.
Звезда горит во тьме, лачуги освещая,
и тени на реке напоминают крест.
Ты все же Человек,
Как Бог ты был случаен:
бывает и в судьбе случайный интерес.
Звезда горит во тьме заманчиво и дико,
не срублен тихий кедр, пригодный для креста,
плащаница еще не отразила Лика,
и малая душа по-ангельски чиста.
Над Вифлеемом ночь, звенящая от криков
безумных матерей, чьи первенцы в крови.
Во тьме горит звезда Божественного лика,
как вестница креста отеческой любви.

Он шагнул с колокольни вниз,
распахнул два белых крыла,
и поплыл, как осенний лист,
и земля под ним поплыла.

А внизу бесновалась толпа,
кулачками грозили попы,
и жалели, что он не упал
с высоты посредине толпы.

Он бежал,
бежал —
Обречен был его бег,
Потому что лежал,
На равнине
лежал снег.
И выцеливал страж
Беглеца с хладнокровьем умелым…
Ах, какой был пейзаж —
Кровь и черное тело
на белом!

Не дели всех на друзей или врагов,
не считай к добру и злу шагов,
и пойми, что в этом мире нет
той черты, что делит
тьму и свет.

Взрослея, любим поучать,
передавать житейский опыт.
А лучше было б помолчать,
чем иронически похлопать
по худощавому плечу
того, кто делает шаги.
Ну что ж — обидь его, согни,
А я, пожалуй, помолчу.

Я сам советам не внимал,
порою был горяч в рассудке,
и я тогда еще не знал,
что доживу до той минуты,
когда потянет поучать
других ухабы обходить:

Не бойтесь шишки получать!
Без них на свете скучно жить.

Маленький мальчик с седой бородой,
Он играет в политику, не наигравшись в детстве.
Он увлекает подростков жаром своих речей.
Дети играют в революцию.
И получают сроки.
Они сидят по тюрьмам, славя своего вождя.
Они умирают во имя его идей.
А время проходит. Проходит их чистая жизнь.
Ничего не успевают подростки —
Только сыграть в революцию,
Только прокричать перед смертью
Имя своего вождя,
Которому все равно — умрут они
Или уйдут заниматься делом.
Эти мальчики и девочки верят в идеалы,
Они мечтают о светлом мире и счастье для всех.
А он прекрасно понимает, что все это лишь игра,
Всего лишь игра в «казаки-разбойники»,
В ней сам он играет роль мудрого атамана.

Целуя крест, Иуда сладко пел:
«Христос распят, но живо его дело!»
А кошелек за пазухой потел,
и сребреники тайно грели тело.

Рыжеволосый — гнусная примета!
Его бы — не Учителя, на крест,
Все проверял, на месте ли монеты,
и опасался: как бы не воскрес!

Крестясь и кланяясь богам,
Жить во грехе совсем нелепо,
Сугробам недоступно лето,
как недоступен птичий гам
февральским яростным морозам.
Уж лучше жить в неверья тьме,
чем, вытирая богу слезы,
шептать: «Не думай обо мне.
Ведь даже если ты — Творец,
создатель призрачной Вселенной,
ты в каждой вере будешь пленным,
живущим в клетке из сердец».
Пусть жизнь Иисуса Христа
короче жизни Магомета,
они, как альфа и омега,
две тени одного Креста!

Ну, что тебе, тень креста?
Куда ты меня зовешь?
Всю ночь по земле хлестал
Холодный, как звезды, дождь.

Пустой и пугливый зал.
Обычный ночной скулеж.
Но я так и не узнал,
Куда ты меня зовешь.

Ну, что тебе, тень креста?
Поникший, печальный лик —
Наверное, ты устал
Беречь от греха калик.

Наверное, ты устал,
Нас всех в совершенство звать.
Кем я в этой жизни стал
Не стоит Тебе знать.

Рвется короткая нить,
Прожита жизнь с листа.
Дайте договорить,
Пусть с высоты креста.

Сладкий у крови вкус.
Господи, не балуй!
Жадный и злой укус
Принят за поцелуй.

Где ты, Небесный Отец?
Где ты, Земная мать?
Вот оно, наконец,
Время пришло умирать.

Ленты сошлись в обрыв,
Пауза — тот же хрип.
Только глаза закрыв
Видишь, как мир возник.

Что ж ты меня не ждал?
Стол, как душа, пустой…
Тень моего креста
Стала Твоей тоской.

Ну, оглядись окрест,
Где же Твоя юдоль?
Есть только римский крест…
Крест и тупая боль.

Встала ночь
Над кладбищем города,
череп Луны
закинув ввысь.
Над распятьем висела бирочка:
«Продано»,
а в ногах у Христа
разбросали отраву для крыс.
И висел Христос
в голубом одеянии
манекеном
торговых витрин.
Воплощал он порывы
в деяния.
Превращал в ангелочков
скотин.
Тридцать сребреников — не цена!
Если свят —
будет все с возвратом.
Потому он
Христа обнимал,
потому
Называл его братом.
Но
свисает с небес нить,
И по ней
можно твердо знать:
Если хочется Бога купить,
Его будет кому
продать!
За небесным холодным льдом
Немигающего взгляда
Виден каждому сказочный дом
На два входа —
для рая
и ада.
Страшный
звездный
холодный дождь,
что вымаливать зря награду!
Ключ от рая ты верно ждешь?
Привыкай-ка, дружочек, к аду!
Ночь.
И холодность
злых светил.
Сколько нас — опоздавших к лету?
Один продал.
Другой купил.
Две натуры.
Одна монета.