Леонид Чернов - Профсоюз сумасшедших [Стихи и проза]

Язык мой, как горящий броненосец,

Спасенья ищет в гавани Твоих скользящих губ.

И там, где от затылка меж лопаток

От шеи вниз

Спины Твоей шоссе —

Автомобилю губ моих лететь как вихрь и падать

И над волнами бедер в воздухе висеть.

Какой же бог мне предназначил муки —

Взобраться санкам губ

На горы снежных плеч?

Но там как змеи жаждущие руки,

И мне на них

Сгоревшим солнцем лечь.

Взбешонный сплетнями и шамканьем базара

Себя к Тебе

Гвоздями слез прибить, —

Чтоб в этом Мире все, не исключая комиссаров,

Умели боль растить

И так как я Любить.

Голгофах Страсти жизнь моя висела,

Но знаю —

Из груди Твоей мне высосать Весну, —

И на кресте Твоего жаждущего тела

Себя, Христа,

Гвоздями мук распну.

Декабрь 1922.

Украина.

Трилогия.

Прыгнет месяц-апаш в небесную синюю чашу,

Серебром белых тучек размечет свою шевелюру,

Золотым фонарем хулиганя помашет, —

А людские сердца — любви увертюру.

И еще не успеет любовь

Из гробов

Набухающих (радостью) почек

Треснуть в день, распирая улыбками мрак, —

А уже два свидетеля,

Ломаной змейкою росчерк —

И уже сфабрикован Брак.

В ту же ночь — его страсти голодной собака

В золотую помойку, откуда наследник потом.

А на утро ей — женщине — глупо заплакать

И бояться в отцовский дом.

А на утро—

В окошко истерзанный ночью платочек,

За столом в Губпродкоме —

Огрызок щемящих страстей.

Неизбежный обед, под кроватью какой-то горшочек,

И они — фабриканты пищащих детей.

И опять прыгнет месяц-фонарщик

В небесную синюю чашу,

Зафутболит мячом золотого огня, —

Но супругам обиженный что он расскажет?

Разве только — пеленки менять…

Мещанин без подтяжек

Провинцией в доску пропревший,

Обнаглевший, актерски-невежливый трус,

Оцилиндренный жулик

В последней игре прогоревший:

— Если деньги — женюсь.

Длинноногий студент, искалеченный римским правом,

Идеальный бездарник, лизака научных блюд, —

Подбоченясь в кафе громогласно и браво:

— Я женюсь — потому что люблю.

Ну, а я?

Как мне думать об этом браке

С той, что в сердце — хирурга ножом, — Е

сли даже чернилами плакать

Страшно ночами об имени Твоем.

Мне б только губ электрическим током

К алым рубинам грудных куполов.

Мне бы молчанья — долго и много,

Мне бы — из клетки любовных стихов.

Милая — милая!

Ты думаешь — легка мне

Мысль о понедельниках Любви моей? —

Сердце букашкой под мельничным камнем

Серой громады придущих дней.

И пока не прокрались — облезлые, старые

Будней коты

Птиц Любви задушить —

Смычок Твоего имени неслыханные арии

На скрипке моей души.

И — честное слово — не нужно истерик,

Рычаний, взвизгов и медных труб.

В поисках новых, незнанных Америк

В океан Твоего тела

Корабли моих губ.

Когда канцелярщик, прогнивший входящими,

Гнилью чернил — скуки итог, —

До любви ли ему, одуренному чащами

Леса балансов и треска тревог?

Когда инженер — иглы зданий в небо,

Врач — рыцарь смерти — на страже гробов,—

Им бы вина, комфорта, хлеба, —

На чорта тогда им душа и любовь?

Когда тихий поэт в поэзном смерче,

Так что воздух огнем и больно дышать, —

Призрак любви в отдаленность заверчен

И колючею мухой только мешать.

Но зато когда по черному бархату — свечи,

Когда лодка луны — облака в рассвет —

Посмотрите, какими огнями засвечен

Канцелярщик — врач — инженер — поэт!

Покрывало их — звездоблесков полог,

Ложе у них — поцелуи трав,

Знамя Любви — сумасшедший астролог

На подушках любовных прав.

А днем Любовь — боль зубная,

И альков у нее — хлеб.

Но каждый рассвет — милая, знаю —

Вдовьей ночи прозрачный креп.

И когда едва касаясь губами

Пьяных букв, Твое имя ночью шепчу —

Только в эту минуту я слышу меж нами

Любовных узлов золотую парчу.

И когда моих рук обезумевший Цельсий

На солнцах груди твоей плюс 100, —

Твое тело экспрессом на губ моих рельсы

В сжигающий будни Восток.

И когда на трещащей лодке кровати

Извиваясь в волнах кипятка — к нулю, —

На Твоих

И моих губ

Кровавом закате —

Не женюсь — потому что люблю.

Август 1922.

Махудрам.

Эти пятна огней и реклам по Арбату —

Словно язвы

На теле ночной синевы.

Я тащусь

Этой пущей

Верблюдом горбатым

В цепком капкане Москвы.

Я трублю паровозным гудком этих строчек

Прямо в уши разорванных болью дней.

Красной молнией бунтов

Чернильные ночи

Разостлались над скукой моей.

И всегда мне проклятое «бы» и «почти»

В этом грязном дырявом корыте-ль нести?

Знаю,

Что свет самой тусклой мечты

Ярче ярчайшей действительности.

И окончив работу — желудок наполнить —

Зажигаю огни своих глаз на Тверской,

И швыряю снопы фиолетовых молний,

Убивая тоску тоской.

И топча каблуком своей славы цветы,

Рысаков моей юности взмылить —

Потому что огни самой тусклой мечты

Ярче ярчайшей были.

И в душе моей пятна реклам по Арбату —

Словно трели бича на спине синевы.

Возвещая

Час пятый —

Умираю

Распятый

На перекрестках Москвы.

Июнь 1923. Москва.

Утопая в кипучей моче,

Где скрежещет огнями Арбат —

По из’езженным кочкам ночей

Расшвырялся по свету набат.

Пусть исступлённых стихов коса

Сбрить эту оспу спрессованных пней…

Мне ли, поэту, окурки сосать

Испепелённых дней?

Мне ли для юности строить гробы

Словно голодный индус,

Если на черном столе судьбы

Бит моей жизни туз?

И суждено-ль мне средь грома «распни»

Вспенив стихов кипяток —

Вымыть прогорклые дни

Как носовой платок?

Распахнувшись рекламой

О хламе

Мострест

Над потухшей кометой своей головы —

Добровольцем полезу на крест

Всех перекрестков Москвы.

Лишь бы земной

Измотавшийся Шар

Нежно притиснуть к груди

Лишь бы со мной

Вселенский пожар

Новых людей родить!

Дальше — хоть рельсы,

Хоть кожу виска,

Браунинг, пулей целуй.

Лишь бы белье этих дней полоскать

Ядом поэзных струй…

Июнь 1923.

Москва.

Хорошо вам, серенькие, тихенькие,

Каждый день на службах в жвачку слов влезать.

Вечерами — порцию Чехова и Киплинга