Вальтер Флекс - На поле боя между ночью и днём

Мой кайзер, перед богом
Мы связаны с тобой:
Одной идём дорогой,
Одной живём борьбой.

День зажигает свечи
Тобой прожитых лет.
Нам новый год обещан —
Сияет чистый свет.

Мы верность не нарушим,
Стоим прочнее стен:
Пылают немцев души
От Прута* до Арденн.

Венец традиций славных —
Достойный наш ответ.
Как лучший среди равных,
Свети… Да будет свет!

Прим.: Прут — река на Украине, в Молдавии и Румынии.
Арденны — горная система и край лесов в Бельгии, Люксембурге и Франции.

Кровь играет, крови хочется стремиться,
Течь по жилам, как по руслам вешних рек.
Расскажи мне, кровожадная землица,
Слышишь ли ты нашей крови бег?

Кровь играет, крови хочется стремиться,
В чистом поле окропить собою хлеб.
К новой жизни она хочет возродиться,
Не помеха ей холодный, тесный склеп.

Ты попомни, ты попомни мое слово,
Нашей кровью напоили мы сполна
Хлеб, что в церкви претворяют в плоть Христову,
Хлеб, которым наполняется страна.

У тебя же, кровожадная землица,
Будут снова нарождаться сыновья.
Сколько славных дочерей на свет родится,
Может, будет в них кружиться кровь моя…

Обещай же ты союз прочнее стали
Тем, кто землю своей жертвой воскресил.
Посмотрите! Мы сражаться не устали,
Мы восстали к жизни даже из могил.

Прим. пер.: Герман Лёнс (1866—1914) — немецкий журналист и писатель, натуралист, автор известного романа «Вервольф» («Der Werwolf»), повествующего о бунтующих крестьянах в годы Тридцатилетней войны. В 48 лет, несмотря на возраст и слабое здоровье, настоял на своей отправке на фронт, во Францию, где погиб спустя месяц службы.

Когда Герман Лёнс уходил на войну,
Насмешница-сойка явилась ему.

«Тебе уже, братец, почти пятьдесят.
В твои-то года люди дома сидят.

Зачем же тебе уходить на войну?
Собрался под шлемом скрывать седину?»

«Меня ты, мой друг, не застанешь врасплох!
Неважно, что скажут о нас:
Стрелок может быть иль хорош, или плох,
И возраст ему не указ!»

«А как же охота, а как же стихи?
Сиди лучше дома, себя береги!»

Но Лёнс непреклонен остался тогда:
«Над нашей страной назревает беда!»

«Неужто забудешь ты землю, свой дом?»
«Ее я припрятал под серым сукном».

«Неужто забудешь о рае лесном?»
«Его я припрятал под серым сукном».

«Неужто забудешь ты песенный звон?»
«Все песни ношу я под серым сукном».

Насмешница в лес улетела роптать,
А Лёнс за отчизну ушел умирать.

Он тихо лежит на багряном лугу,
А в небе крылами рисуют дугу
Могучие птицы… Безмолвный поэт
Объять своим взором желает весь свет.

Раскрытые книги лежат перед ним!
И лес, что поэтом так нежно любим,
И свет золотистый, что залил поля,
И утренней пашни сырая земля!

А смерть его кличет, как голос вдали…
Но прежде, чем с миром уйти на покой,
Он нежно коснулся дрожащей рукой
Оружия, сердца и тёплой земли.

«Оставь же ты, сердце, свой песенный звон!»
И тут же закрыл позолоченный том.

«Рука раскалилась горячим ружьём!»
И тихо закрыл изумрудный свой том.

«Земля, ты мой саван, последний мой дом!»…
Тут Лёнс закрывает коричневый том.

В том городе, где Лютер свету
Себя открыл как реформатор,
В одном военном лазарете
Не спали ночью два солдата.

Темна больничная палата…
В тот грозный вечер за стеною
Сидели рядом два солдата,
Что покалечены войною.

Сидели и смотрели кротко
На зарево на небосклоне
И опирались подбородком
На исхудавшие ладони.

А над горами и лесами
Стояла крепость… А повыше,
Под грозовыми небесами,
Как факел, крест сиял на крыше.

С креста, что разгорелся зноем
Среди волненья грозной ночи,
Огонь небесный им обоим
Воспламенил уста и очи.

Один из братьев, что был зрячим,
Картину видел в мрачном свете:
«Хоть знаю я, что крест горящий —
Победы кайзера свидетель,

Но в божьем знаке мало толку,
Когда его не видят люди…
Мой брат! Ах, если бы ты только
Мог ликовать со мной о чуде!»

Война солдата ослепила,
И он с тех пор не видел света.
Но удивительная сила
Исходит из его ответа:

«Таков удел — я стал незрячим…
Но сердце всё узреть сумеет!
Хоть я на мир смотрю иначе,
Но вижу я куда острее.

Смотри, товарищ, что я вижу:
Там, на горе, средь тёмной чащи,
Большая крепость… Ещё выше
Взирает страж с могучей башни.

Тот страж зовется Мартин Лютер,
В руке его горит распятье…
Горит огнём великой жертвы,
Что приносили наши братья.

А вереница братьев наших,
Как бесконечная дорога —
Но Лютер каждому из павших
Свой путь указывает к богу…»

И тут умолк товарищ первый,
Внимая мудрому соседу…
Горящий крест, как символ веры,
Предначертал стране победу!

Памяти неизвестного товарища из битвы при Вильне

О безымянном прусском лейтенанте
Позвольте вам, друзья, сегодня спеть.
Он умирал не в битве, не в палате,
В сарае ожидал он свою смерть.
Его из боя вынести сумели…
Когда из двадцать первой батареи
Ещё вели огонь, то вся земля
Наполнилась сиянием пожаров.
Носилки содрогались от огня,
Вибрируя под тяжестью ударов.
Хирург там, закатавши рукава,
Работал долго с марлею и ватой,
Уж на ногах держался он едва…
Вокруг лежали тихие солдаты.
Безмолвно средь безмолвных он ходил,
А скальпель окровавленный скользил,
Клинком холодным разделяя плоть,
Пытаясь смерть найти и побороть.
Вдруг удивленно смотрит врач назад…
Не мог он не узреть и не услышать,
Как блеском наливаются глаза,
Как грудь солдата возбуждённо дышит.
Одновременно мальчик и мужчина,
Лежал двадцатилетний лейтенант.
Куда красноречивей, чем слова,
Был взор его… Солдата голова
В холодный шлем зажата, как в тиски,
Сияют распалённые виски.
Шинели истрепавшийся подол,
Мерцанье серых глаз… а на межбровье
Родимое пятно, как ореол,
Горит от боли, наливаясь кровью.
Солдат сурово смотрит и молчит,
А взгляд его кричит, кричит, кричит…
Тогда, не доверяя языку,
Боец покрепче стискивает зубы,
«Я не могу, я больше не могу!» —
Стенает он сквозь сомкнутые губы.
На лбу солдата проступает пот…
Врача к себе на помощь он зовёт.
Он просит подойти его поближе,
А тот над ним склоняется все ниже.
Врач ремесло освоил не вчера,
Не в первый раз у смертного одра
Дежурит хладнокровный эскулап.
Как часто из коварных смерти лап
Не вырывались пленники на волю!
Врачу известно всё об этой боли…
Быть может, нужно что-то передать
Родным и близким, матери, невесте?
Как часто, собираясь умирать,
Просил его солдат побыть с ним вместе.
Спокойно, друг! Пребудет пусть с тобою
Руки моей присутствие живое!
Любимую на помощь призови,
Чье имя чудотворно, как молитва…
Но юношу, что вынесли из битвы,
Не трогают рассказы о любви.
Одно лишь слово он роняет резко,
Одновременно жалобно и дерзко.
Кричит он: «Морфия!…»