Инна Фидянина-Зубкова - Пьесы

БОЯРЕ.

(читают грамоту)

Так и так, мол, силу Добрынскую

нам испытать бы надо.

Пропала царская отрада —

Забава Путятична легкомысленна.

Долеталась птичка, видимо.

Приходи, Добрынюшка, до Москвы-реки,

деву-лебедь ты поищи, свищи.

Точка, подпись стоит Николашина,

а кто писарь — не спрашивай!

Крестьяне свистят прилетает Голубь, к нему привязывают берестяную грамоту. Голубь улетает.

СКОМОРОХ.

Свистнули голубка могучего самого,

на хвост повесили грамотку сальную

и до Киева-града спровадили.

ЧЁРТ.

Чёрт хмельной говорил: не надо бы!

БОЯРЕ.

Но дело сделано, сотоварищи.

Пока голубь летел до градищи,

мы по болотам рыскали,

русалок за титьки тискали,

допрашивали их строго:

где царская недотрога?

КРЕСТЬЯНЕ.

А результат был отрицательный,

русалки плодились. И богоматери,

на иконках не помогали.

Малыши русалочьи подрастали,

шли дружиной на огороды:

«Хотим здесь обустроить болото!»

БОЯРЕ.

От вестей таких мы заскучали,

пили, ели, Добрынюшку ждали,

и отцовство признавать не хотели,

дескать, зачатие не в постели.

СКОМОРОХ.

Николай хотел было рехнуться,

но квасу выпил, в молодого обернулся

и издал такой указ.

ЦАРЬ.

На русалок, мужичьё, не лазь!

К водяному не стоит соваться,

а с детьми родными грех драться.

Посему, дружину ту вяжем

/войско царское обяжем/,

на корабелы чёрные сажаем

да по рекам могучим сплавляем

до самого синего океана,

там в пучину их морскую окунаем,

и пущай живут на дне, как челядь.

СКОМОРОХ.

Делать нечего, оковы надели

на водяных и русалок,

в трюмы несчастных затолкали,

да спустили по Москве-реке и далее.

БОЯРЕ.

И больше не видали мы

ни корабел наших чёрных,

ни русалок, водяных, ни чёрта.

КРЕСТЬЯНЕ.

Корабельщиков до дому ждать устали,

а потом рукой махнули, и слагали

былины да сказки об этом.

СКОМОРОХ.

А 1113-ым летом

Добрыня пришёл, не запылился,

пыль столбом стояла, матерился.

Шумно и без стука входит Добрыня Никитич.

ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ.

Говорите, вы тут бабу потеряли

Забаву свет Путятичну? Слыхали.

Князь Владимир в Киеве гневится,

племянница она ему, а вам — царица.

Ну ладно, горе ваше я поправлю,

найду ту ведьму или навью,

которая украла лебедь-птицу.

Нам ли с нечистью не биться!

Добрыня Никитич садится за стол пировать. Все едят, пьют, звучит весёлая музыка.

СКОМОРОХ.

И после пира почёстного,

не отправлять же Добрыню голодного.

Опосля застолий могучих…

Все встают, собирают Добрыню Никитича в дальний путь. Приводят Сивку.

ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ.

Пошёл богатырь, как туча,

на леса, на поля, на болота.

Ну держись этот кто-то,

вор, разбойник, паскуда!

Я еду покуда.

Добрыня Никитич берёт Сивку за уздечку и они вдвоём уходят со сцены. Оставшиеся их провожают, машут руками и садятся за стол, продолжают пировать.

Картина вторая

Сорочинская гора в глухом лесу.

Левая сторона сцены: большая гора, вход в гору припёрт каменной глыбой с огромным замком /когда каменная глыба отперта, зрители должны видеть, что находится внутри горы/.

Каменная глыба отперта. В пещере Змей Горыныч и Забава Путятична.

Правая сторона сцены: хвойный лес, большая сосна.

На сосне притаился ворон. Скоморох сидит на ступеньках сцены.

СКОМОРОХ.

А пока былинный ехал,

ворон чёрный не брехал,

наблюдая с вершины сосны:

в какую сторону шли

богатырские ноги

в сафьяновой обуви?

И взмахнув крылом,

полетел не к себе в дом,

а на Сорочинску гору,

что стоит в чужом бору.

ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ.

Там в глубокой пещере

за каменной дверью

сидит змей о трёх головах,

о трёх жар во ртах,

два волшебных крыла и лапы —

дев красных хапать!

Как нахапается дев,

так и тянет их во чрев,

переварит и опять на охоту.

СКОМОРОХ.

На земле было б больше народу,

если б не этот змей.

А сколько он сжёг кораблей!

/Но это история долгая./

ЗАБАВА ПУТЯТИЧНА.

Царица Забава невольная

в подземелье у змея томится.

ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ.

Горыныч добычей гордится,

обхаживает Путятичну,

замуж зовёт, поглаживает,

кормит яблочками наливными

да булочками заварными,

а где их ворует — не сказывает.

ЗАБАВА ПУТЯТИЧНА.

Забавушка животине отказывает,

замуж идти не хочет.

СКОМОРОХ.

Змей плохую судьбу пророчит

на всю Рассею могучую.

ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ.

Спалю дотла Русь! Получше ты

подумай, девица, да крепко.

Зачем тебе надо это:

ни изб, ни детей, ни пехоты,

ни торговли купчей, охоты.

Лишь пустое выжженное поле.

От татар вам мало что ли горя?

В пещеру влетает Ворон.

СКОМОРОХ.

А пока Забава раздумывала,

чёрный ворон клюнул его,

дракона злого, за ухо.

ВОРОН.

И на тебя нашлась проруха —

удалой Добрынюшка едет,

буйной головушкой бредит.

ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ.

Зарублю ту ведьму или навью,

что украла племянницу княжью!

Змей Горыныч уходит в глубь горы. Вместо него выходит наружу Баба Яга /змей Горыныч/.

БАБА ЯГА.

Сощурился Горыныч, усмехнулся,

в бабу Ягу обернулся.

Коли хочет Никитич бабу,

значит, с Ягой поладит.

И юркнул в тёмные леса.

Змей Горыныч /Баба Яга/ крадётся и скрывается в лесу. На сцену /в хвойный лес/ входят Добрыня Никитич и Сивка.

СИВКА.

Добрыню же кобыла несла

да говорила: чую, хозяин, я силу

нечистую, вон в том лесочке.

Сивка указывает в ту сторону, куда юркнул змеем Горынычем /Бабой Ягой/. Добрыня Никитич разворачивается, и они скачут вдогонку за змеем Горынычем /Бабой Ягой/.

ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ.

Но, пошла!

СКОМОРОХ.

Богатырь по кочкам

в сторону прёт другую,

не на Сорочинскую гору, а в гнилую

сахалинскую далёкую долину,

где покорный слуга ваш сгинет,

и никто меня не найдёт.

Вот туда конь Добрыню несёт.

Картина третья

Остров Сахалин, берег моря.

Левая половина сцены: море, в море сети.

Правая половина сцены: берег, выжженный лес, небо и тучи, из-за которых выглядывает Бог.

У берега моря сидят Рыбаки с удочками, рыбачат. Скоморох стоит на берегу.

РЫБАК 1.

Ай леса в той долине тёмные,

звери там ходят гордые,

непокорные, на люд не похожие,

с очень гадкими рожами.

РЫБАК 2.

Если медведь, то людоедище.

Если козёл, то вреднище.

РЫБАК 1.

А ежели заяц с белкой,

то вред от них самый мелкий:

всю траву да орехи сожрали.

Лес голый стоит, в печали.

СКОМОРОХ.

В эти степи богатырь и въехал.

На ветке ворон не брехал.

В деревнях народ не баловался,

а у моря сидел и каялся

о том, что всю рыбу вытягали,

стало нечего есть. Выли теперь