Сильвен Тессон - Лето с Гомером

говорит Диомеду Главк («Илиада», VI, 146–149).

Разве можно наблюдать за стаей скворцов или косяком сардин, по-прежнему веря в свою собственную исключительность? Бесконечное изобилие природы в вечном возобновлении самой себя (и неизбежной обреченности на смерть) говорит лишь о нашей бессмысленности. Плодородие Земли станет одной из мучительных загадок древнего мира. Где берет свое начало это прекрасное и вместе с тем отвратительное изобилие? Зачем столько пустых трат?

Гомер, играя, упоминает в своих поэмах бесчисленное множество земных тварей: пчел, волков, телок, дельфинов, овец и голубей, летучих мышей, змей, хищных птиц и т. д. Может быть, в этом желании описать плодородный пыл природы заключена суть язычества: быть язычником значит приветствовать все облики живого и почитать ту утробу, из которой они выходят, не заботясь о своем конце. Гомер смотрит на мир жадными глазами, а его секретарь держит наготове отточенный стилус. Уделить слово каждой искре этого вечного огня значит посвятить себя прославлению того, что Камю называет «брачным союзом человека и земли, единственной в этом мире подлинно мужественной любовью – преходящей и щедрой» [77] Перевод Н. Галь. Цитируется очерк Камю «Лето в Алжире» (1938). .

Быть язычником значит наблюдать за спектаклем этого мира и принимать его, ни на что не рассчитывая: нет никакого светлого завтра (это все ханжество!), нет никакой вечной жизни (это все фарс!). Не нужно искать ничего другого, кроме знаков нашего будущего. «Всё у него, и у мертвого, что ни открыто, прекрасно» («Илиада», XXII, 73), – говорит царь Трои Приам. Да, все прекрасно, и слова помогают нам это раскрыть. Они призваны описать весь этот калейдоскоп.

Этот мир великолепия и опасностей без устали переливается всеми цветами радуги. И стихи Гомера не устают вести учет этой исключительности. И звери, и растения являются частью устройства этого мира, они – драгоценные камни его основ.

Возможно, нужно обладать иссхошим сердцем и уставшей душой, чтобы надеяться на какой-то гипотетический рай, тогда как это пышноживущий сад раскинулся прямо перед нами.

Соперничая с великолепием описываемых им форм, Гомер дает свой эпитет каждой принимающей участие в сцене единице. Звери, люди и боги получают помазание своего бытия елеем эпитета.

Любители все пересчитывать объясняют, что поэту нужно было приспособиться к выбранной метрике. Стихи Гомера написаны гекзаметром, состоящим из шести сдвоенных тактов с короткими и длинными слогами. Сложность этого голосоведения заставляет поэта прибегать к акробатическим языковым приемам, призванным удержать заданный размер. Эпитеты как раз и позволяют ему описывать героев или богов, не выбиваясь из ритма. Выбор эпитета той или иной длины зависит от конкретного стиха. Например, Афина может быть «совоокой богиней», «дочерью громовержца», «ясноокой» или «добычелюбивой», а Посейдон – «владыкой», «земледержцем», «сотрясающим землю» или «черновласым». Но это же так сложно и запутанно!

Толкователи, однако, утверждают, что эти эпитеты были для аэда мнемотехническим приемом, позволяющим опереться на некий формальный оборот, чтобы дать своему рассказу новый импульс, и что югославские барды были способны без видимых усилий пропеть десять тысяч стихов, используя такой прием.

Возьму на себя смелость предположить, что использование таких эпитетов имеет более благородную функцию, нежели метрическое выравнивание стиха или мнемотехнический прием.

Эпитеты показывают нам саму сущность того, к кому они относятся. Прилагательное – как нимб вокруг того или иного существа. Оно показывает нам ауру героя, ДНК его души. Боги, герои или люди несут свои эпитеты, словно гербы. Эти эпитеты представляют их нам. Зная, что Ахиллес «быстроногий», «бессмертным подобный», «громовержцу любезный» или «градоборец», автор экономит на его описании. Также как наш взгляд, хоть мы и не знаем почему, узнает проскользнувший силуэт любимого существа, эпитет представляет нам героя одним словом.

Одиссей – это человек «хитроумный», «многоумный», «могучий», «благородный страдалец». Самый сложный герой Гомера получает больше всего эпитетов.

И вот герои выходят на сцену, а за ними как тень следуют их эпитеты: «нестрашимый» Диомед, «владычица смехов» Афродита, «шлемоблещущий» Гектор, «олимпийский художник» Гефест, «предводитель мужей меднобронных» Идоменей, «быстроногий» Ирис, «конник седой» Феникс. Зевс будет то «сгустителем облак», то «громовержцем», то «высокогремящим». Даже Троя удостаивается права на психо-поэтическую идентичность. Она будет «крепкостенной», «священной», «высокотвердынной», «многолюдной», «цветущей», «приязненной», «с широкими стогнами» и «плодоносной».

На что способен бедный бард со своим папирусом перед многоцветными переливами этого мира? Он рискует задохнуться под сложностью всех этих вещей. Если, конечно, не противопоставит его внутренней глубине спасительный эпитет. Эпитет – это воздаяние чести слова многоцветному плащу реальности-арлекина. В «Одиссее» есть один эпитет, который хорошо иллюстрирует это художественное состязание между воображением и реальностью.

Когда Одиссей возвращается на Итаку, он встречает своего старого свинопаса. Он единственный, кто сохранил в неприкосновенности свою верность и честь. Хотя Гомер не использует для него эпитеты верный или добродетельный . Это было бы слишком просто. Поэт использует прилагательное «богоравный». Это слово вызвало массу споров. Почему свинопаса нужно звать «богоравным»? Может быть как раз потому, что прилагательное «богоравный» точно выражает то, к чему стремится эпитет, то, на что он надеется: полное проявление самого себя, подлинность, силу того, что явлено взгляду. Быть богоравным значит источать свою самобытность в самом чистом виде, без обиняков и без масок, без макияжа. Говоря научным языком, эпитет – это полнота хайдеггеровского Dasein [78] Здесь-бытие ( нем .). .

Свинопас – тот человек, на которого можно положиться. Он не предал, ни на что не зарился, он хранит в себе память о прошлом. Он верен памяти своего хозяина. Он не меняется. Он принимает нищего, не узнав в нем Одиссея. Он – первый реальный человек, которого встретил Одиссей после всех чудовищ и волшебниц. И к тому же он добр. Возможно, все это и значит быть богоравным. Быть в согласии с самим собой в свете прожекторов, целиком и полностью быть явленным, быть в гармонии с голым ритмом реальности, быть здесь, скромно держась в лучах существования. Быть богоравным значит не измениться за двадцать прошедших лет. Пользуясь словами Ницше, скажем, что свинопас не стал тем, кто он есть. Он продолжил быть тем, кем уже давно был: равным богам. Кто еще может похвастаться таким эпитетом?