Лариса Миллер - Средь бела дня

Ну, слава Богу, не перевелись,
На свете ещё водятся живые,
Имеющие точки болевые
И взоры, устремляющие ввысь.
Ну, слава Богу, есть ещё кому
Прочесть строку о жизни, что подвижна,
Изменчива, капризна, непостижна
И дорога и сердцу, и уму.

И всё как прежде, как всегда,
Всё как обычно, всё как прежде —
Живут в отчаянной надежде
Все угодившие сюда.
Живут, надеясь на исход,
Итог, финал благоприятный,
И горькой жизни пряник мятный
Опять младенец тянет в рот.

А вот поди ж ты, вот поди —
Тебе твердят, что впереди
Осталось очень-очень мало,
А ты в ответ — про дня начало,
Про восхитительный рассвет.
Тебе, — что будущего нет,
Что ты стоишь на самой кромке,
А ты — про то, что голос ломкий
У марта, точно у юнца,
Что скоро полетит пыльца…

Всё знает старая земля —
И торный путь, и бездорожье.
Но не смущайся, чадо Божье,
Играй. Тебе ведь дали «ля».
А, коли дали, то вперёд:
Своей любовью всё наполни,
Своё смятение исполни,
Твоя тоска пускай поёт.

Я опять забегаю вперёд.
Почему? Кто меня разберёт?
Почему я вперёд забегаю
И невольно ветрам помогаю
Поскорее спровадить меня
За пределы текущего дня,
За земные пределы, границы?
Что мне, Господи, здесь не сидится?
Ну чего не хватает мне здесь,
Где такая гремучая смесь,
Где такое сегодня в наличке,
Что достаточно маленькой спички,
Чтобы всё, что огня заждалось,
Расцвело, вдохновилось, зажглось?

А чтобы жизнь была легка,
Следи за ней издалека,
Следи за ней лучистым взглядом,
Как небеса, что, хоть и рядом,
И нас касаются лучом,
Всё ж не замешаны ни в чём.

Давно ведь, наверно, могло надоесть
Утрами вставать, что-то пить, что-то есть
И делать привычные телодвиженья,
Что нами затвержены чуть не с рожденья.
Давно ведь, наверно, наскучить могли
Те виды, что рядом, и те, что вдали.
Ну что, в самом деле мы здесь не видали?
Но — странное дело — скучать нам не дали,
Шепнув, что однажды проникнем туда,
Где скажут нам то про земные года,
Про всё, чем живём или жили на свете,
Что прежде держалось в строжайшем секрете.

Он её разлюбил? Не беда.
Ведь с любви, точно с гуся вода.
Ведь любовь, не заметив потери,
Тут же торкнется в новые двери,
Поспешит по другим адресам,
Чтобы, внемля другим голосам,
Улыбаться цела, невредима,
Независима, непобедима.

Стоят волшебные денёчки,
А я застряла в нижней точке.
Качели встали, не летят,
Наверх взметнуться не хотят.
Им надоела амплитуда
Движения туда-оттуда,
Оттуда и опять туда,
Где ослепительное «Да!»
Сей мир восторженно приемлет
И голосам счастливым внемлет,
И даже подпевает им
Нежнейшим голосом своим.

Но, наверное, в том-то и соль,
Что младенец предчувствует боль
Ту, что он испытает на свете.
О, как в плаче заходятся дети,
Как кричат, появляясь на свет
В непостижном предчувствии бед.

Да как же так? Такой опасный мир,
А нас никто, никто не охраняет
И, более того, легко роняет
В одну из беспросветно чёрных дыр.
А кто роняет? Да всё он — никто.
Я лишь «никто» могу призвать к ответу
За то, что никакой защиты нету,
Хотя творится явное не то,
И люки не задраены нигде,
А это значит — снова быть беде.

Занимается нежный рассвет.
Вы прислушайтесь. Слышите? Нежный.
Должен выдаться день безмятежный.
Лучшей рифмы, по-моему, нет
Для кануна непрочной весны,
Для едва зародившейся яви,
Для зари, когда мы ещё вправе
Спать и видеть летучие сны.

Мы не одни, мы не одни:
Влетели птицы в наши дни,
И свежий ветер к нам вломился,
И луч сюда же устремился,
И не спеша издалека
Сюда приплыли облака,
И, заалев, заря ликует,
И, если день не паникует,
И не боится наступать,
То, значит, можно приступать
К делам. И я берусь за дело:
Пишу, что утро пролетело,
А жизнь, где лёгок птиц петит, —
Она пока ещё летит.

И, сколько книгу ни читай,
Она свежа и не затрёпана.
И тропка, что давно утоптана,
Она не хожена, считай.
Сюжет, обыгранный сто раз,
Он снова свеж, как утро алое,
И вновь, как нечто небывалое,
Готов томить и мучить нас.

Я не рву с моим прошлым, я с прошлым не рву.
Временами я в прошлом прекрасно живу,
Все его закоулки, дворы навещая
И фонариком памяти их освещая.
Я совсем не из тех, кто, шагая вперёд,
Ничего из былого с собой не берёт,
Кто следит за одной злободневностью только.
Да у них же не доля, а малая долька,
Только малая долька, лишь долечка от
Драгоценных, немереных Божьих щедрот.

А я тогда жила в раю,
В раю своём Замоскворецком,
Послевоенном, нищем, детском,
Простом, как «баюшки-баю»,
Как двор, как дом, как три звонка,
Что были сказочным паролем
При входе в рай. Давай отмолим
Тот рай. Он есть наверняка,
Хоть не найти туда тропы,
Хотя исчезли окна, крыши,
В нём обитающие мыши,
В него влюблённые клопы.

Осталось только сбросить вес,
Чтобы за краешек небес,
За край небесный ухватиться
И, оказавшись там, где птица,
Висеть и ножками болтать,
И продолжать душой летать,
В лазури временами тая,
И всё-таки не улетая
Далёко от земных дорог,
Когда земной мой выйдет срок.

Ну да, конечно, жить не весело,
Но радость снова перевесила,
Хотя причин-то никаких.
Но, если начинаю стих
Я с жалобы на долю тяжкую,
Его кончаю вместе с пташкою,
Что и сама во всю живёт
И с нею вместе жить зовёт.
Пусть не меня — друзей по пёрышку:
Зарянку, зяблика иль скворушку.

Какая радостная весть:
Вот я опять на свете есть.
Да и заря не побоялась —
Пришла, и встреча состоялась.
«Ну как мы время проведём? —
Спросила я, — Куда пойдём?»
«Давай сперва отметим встречу,
А после я тебе отвечу —
Заря сказала, — Пей до дна».
И вместо терпкого вина
Вдруг подала мне прямо в койку
Свою целебную настойку
Из ветра вешнего, лучей
И птичьих льющихся речей.