Дун Си - Слова, упавшие в воду. Современная поэзия Гуанси [антология]

После смерти вы словно пьяный —
лицо побагровело, шея вздулась, всё тело налито свинцом,
а грудь заполнена спёртым гневом.

После смерти вы выглядите сосредоточенным —
брови сдвинуты, зубы стиснуты,
вы безразличны к окружающему шуму.

После смерти вы словно спите крепко-крепко,
без хлопот и забот погрузившись в страну грёз,
одна нога мёрзнет, высунутая из-под одеяла.

Каким вы являетесь в жизни,
таким и будете после смерти,
следует лишь надеть новую одежду
и закрыть глаза.

Сначала я разглядел колючую проволоку,
и по позвоночнику прополз холодок,
потом увидел комнату, пол которой устлан срезанными волосами,
и мне стало не хватать воздуха.

Обувь казнённых свалена грудой,
её не успели унести,
спортплощадка заставлена коробками из-под еды,
целая витрина очков,
каждая вещь хранит тепло убитых.
Мои шаги всё глуше и глуше,
не осмеливаюсь смотреть на стены,
с этих стен на меня взирают
полные ужаса глаза истерзанных людей.
Даже если я весь обращусь в сострадание,
всё равно останусь чем-то перед ними виноватым.

Семь часов —
время моей утренней пробежки,
я прохожу в парк через боковые ворота,
а выхожу через главные.

Около восьми
я миную банк,
и так каждый день.
У дверей встала машина инкассаторов,
троица в бронежилетах,
подняв автоматы, смотрят по сторонам.
Я прохожу под дулами,
и, чтобы продемонстрировать,
что не намерен грабить,
нарочно не смотрю в их сторону.

С детства я знаю,
что деньги надлежит зарабатывать трудом,
что недопустимо грабить и воровать,
потому что в руках у полицейских — автоматы,
и если вдруг
они случайно нажмут на курок,
то я, вероятно, попаду в сегодняшние газеты
и буду причислен
к разбойникам.

В этом не то чтобы не имеется смысла,
просто из предосторожности
палец полицейского лежит на курке,
и всякий прохожий заслуживает подозрения,
любой, кто ведёт себя странно,
может представлять опасность.
Если так продолжается долгое время,
начинаешь сам себя подозревать:
а вдруг под ногами окажется арбузная корка
или человек чихнёт?
Любое неловкое движение —
и кто сможет тогда поручиться, что курок
не сдвинется на миллиметр?

Каждый день я намереваюсь пройти в обход,
но обходного пути не существует,
и мне остаётся сосредоточенно пробираться мимо,
надеясь на их профессиональную добродетель
и на то, что автоматы не заряжены.

Полевые цветы вдоль дороги,
как прекрасные сны среди ночных кошмаров,
от которых во сне едва улыбаешься,
или как невинные задорные шутки
в голодные времена.
В уголке гор я провёл с ребятишками незабываемый вечер,
эти дети из горной глуши чисты и невинны,
по понедельникам они стоят навытяжку
на церемонии поднятия флага в сельской школе
и детскими ртами выпевают государственный гимн.
Утреннее семи-восьмичасовое солнце освещает
трёхногую парту.
«Прилежно, старательно учиться, каждый новый день
продвигаться вперёд» — восемь таких важных слов
скоро осыплются с затенённой глинобитной стены.
В разбитом до невозможности классе,
отгороженном старыми досками,
со стены смотрит измождённое лицо Лу Синя [9] Лу Синь (1881–1936) — один из основоположников современной китайской литературы, лидер левых писателей. ,
за окном — вся в колдобинах спортплощадка,
глаза нескольких десятков землистых мордашек
смотрят прямо в небо.
Старательно выпрямив спину, в ярких красных галстуках,
они напоминают мне заморенные, густо покрытые пылью
полевые цветы у дороги.

Я вынужден лицом к лицу встретить ураган.
непобедимый, чудной ураган,
поднявший с земли мелкие камни, песок,
сухие ветки и опавшие листья.
Стихия вырывает с корнем тонкие травинки,
бумажного змея она заставляет бешено резвиться,
а мелкие птахи и насекомые,
крылья которых коротки и слабы,
из зарослей травы взмывают прямо ввысь.

Ветер со свистом и рёвом прилетает из-за горизонта,
набрасываясь на поля, склоны гор и деревушки,
горячие волны гордо вздымаются под ветром,
людям негде укрыться,
движение на улицах города встало,
перевозбуждённые животные страдают
от сердечной слабости
и бьются в конвульсиях под звуки
величественной музыки.

И когда покровы частной жизни оказываются сорваны
громадными руками ветра,
а календарь на стене — весь перепутан,
три лютых толстобрюхих врага объединяются:
кот, пёс и крыса спешно срывают с себя одежды
и запрыгивают в ванну общественной купальни,
чтобы испытать чудесное головокружение
и получить удовольствие от пены.

Ветер унёс нескольких нетвердо стоявших на ногах прохожих,
во дворике только длинные травы
покачиваются на разрушенной стене,
подняв длиннющие руки,
они дирижируют миром под ветром
и мимоходом обсуждают попрошаек у дороги и стариков,
согбенных ребятишек, подбирающих старьё,
на них нет даже штанов, и голые зады обращены к небу.

Одинокая лошадь
стоит на окраине деревни
на весеннем поле
у дороги.

Эта сильная
белая лошадь
промелькнула перед моим взором
и, удаляясь, скрылась вдали.

Я тоже помчался вдаль
и исчез из вида лошади.
Все вёсны,
все дни разбиты вдребезги.

Паровозный гудок
подменил лошадиное ржание,
жаждущие дети
заменили злаки в полях.

Белая лошадь
стоит на ветру,
принюхиваясь к опустевшей деревне
и полю, перерезанному оврагом,
лошадь, полная тщетных сил.

По моему телу плывёт рыба.
Когда она достигает пяток, я думаю о Ду Фу [10] Ду Фу (712–770 гг. н. э.) — танский поэт, один из величайших литераторов Китая. Автор намекает на бесконечные странствия Ду Фу. ,
когда заплывает в голову, я вспоминаю Ли Бо [11] Ли Бо (701–762 гг. н. э.) — великий танский поэт, известный своим безрассудством и пристрастием к вину. ,
когда скользит через шею, я думаю о Сян Юе [12] Сян Юй (232–202 гг. до н. э.) — военачальник, затем гегемон Западного Чу, разбивший циньские войска. Позднее был окружен другим претендентом на трон Поднебесной, Лю Баном (основателем династии Хань), и совершил самоубийство, перерезав себе горло. Воспет в китайской литературе разных жанров и эпох. ,
когда бьётся в промежность, я вспоминаю одну строчку Ван Сяобо [13] Ван Сяобо (1952–1997) — современный китайский писатель, произведения которого отличает язвительный юмор и особое внимание к непристойностям. ,
когда проплывает пальцы, я вспоминаю папиросы Лу Синя,
когда подныривает в глаза, я вспоминаю Борхеса,
когда достигает моего рта,
я выплевываю её, и невольные зрители при этом смеются,
они обсуждают, что я, оказывается,
умею грязно ругаться.
Я поднимаю рыбу с пола, сжимаю её в ладонях,
будто это драгоценный нефритовый диск,
и демонстрирую рыбу публике,
и все собравшиеся наперебой утверждают, что где-то её уже видели.
Чертова рыба, она красавица!