Владимир Гальской - Путь усталости

II

Хрусткий снег морозно серебрится,
Город спит, опутан снежным сном.
Колдовской, безжизненной столицей,
Мы друзьями под руку идем.
Путь лежит у скользкого канала,
В осыпи колючих зимних звезд.
Я плетусь покорно и устало
У его ноги, как верный пес.
Дыбятся дома над площадями,
Паутиной улицы сплелись,
Острыми акульими зубами
Крыши в лунную вонзились высь.
Тщетно молят у небес пощады
Неумолчной каменной мольбой,
Колоколен призрачных громады,
Уплывая в неземной покой.
Стены здесь, как древние скрижали,
Каждый камень в них застывший стон.
Здесь бесстрастно годы начертали
Тысячи потерянных имен.
Не один зарезан здесь, замучен,
Не один здесь сам себя судил.
Здесь ночами бродят те, чьи души
Этот город засосал, как ил.
Плеснь грызет фасад средневековый,
Переулок — каменная щель,
Жидкий свет сочит фонарь багровый,
Залил кровью грязную панель.
Сердце сжалось комом, беспокойно.
Гнусный торг цветет бесстыдно тут.
Этот страшный дом — людская бойня,
Где живое мясо продают.
Распинают здесь любовь веками,
Здесь девиз над дверью: «Позабудь»,
Здесь старик, дрожащими руками,
Гладит девушки тугую грудь.
За подруг случайных, рыжекосых,
В первобытной ярости самцов,
Здесь дерутся пьяные матросы,
Чуя близость бедер и сосцов.
Здесь впитался в полинялом плюше
Запах пота и дурных духов,
Смертным шепотом вползает в души
Мерзкий шорох непристойных слов.
Шелестят презрительно банкноты,
Покупая вечное на срок.
Обрываясь на высокой ноте,
Похотливый дребезжит смешок.
Спутник мой здесь, видно, завсегдатай,
Он уверенно меня ведет,
Поправляет галстук мне помятый,
Ласково советы подает:
«Видишь, эта, с козьими грудями,
Ведь она милее, лучше той,
Чью любовь подстерегал годами,
Для которой проклял жребий свой.
Наверстай потерянные годы!
Бей! Насилуй! Хочешь, в морду плюй!
Здесь твоей не требуют свободы
И любви за нежный поцелуй.
Как царю, тебе здесь все подвластны,
Все твои, какую ни возьмешь.
Все вернешь — девичий шепот страстный,
Женских ласк заученную ложь».
Душу дьяволу — блуднице тело —
Стал закон извечный мне знаком.
Я все чаще захожу несмело
В этот жуткий и манящий дом.
Глубже плеснь грызет старинный камень,
Под тяжёлым льдом, канал застыл,
Мне уже не чудится ночами
Та одна, которую любил.
И ведя ученую беседу
С другом ласковым о том, о сем,
Над ушедшим празднуя победу,
Запиваю прошлое вином.
Но когда пьянея слышу скрипки,
Что-то рвется и кричит во мне.
Исчезает друга образ зыбкий,
Расплываясь в дымной пелене.
Я давно не верю детским книгам,
Усмирил мечты строптивый бег.
Отчего ж в печальной песне Грига
Стала чудиться теперь Сольвейг?
Может, близится мое спасенье?
Может быть, жива душа моя?
Лейся торжествующее пенье,
Все преграды руша и круша!
В грудь открытую входите звуки,
Сердце вырвите и бросьте псам!
В грозный миг животворящей муки,
Приговор себе я вынес сам.
И подняв над скользким эшафотом
За волосы голову свою,
Я, безглавый, по кровавым нотам
Гимн освобождения пою.

Солнце нежно красит апельсины,
Золотит в саду моем лимон,
Только я совсем иной равнины
Слышу по ночам предсмертный стон.

Там теперь в неумолимой воле
Осень медный обнажила меч,
И, гуляя с ветром в сжатом поле,
Головы цветам срубает с плеч.

Треугольные кроят лоскутья
В полинялом небе журавли,
И, как слезы, зерна сыплют прутья
У межи забытой конопли.

Стелет вечер простыни тумана
Над рекою, поджидая ночь.
И осин кровоточащим ранам
Тщетно солнце силится помочь…

Рядом сын, мой мальчик, ровно дышит;
Может быть, счастливей будет он,
Боже, дай, чтоб память отчей крыши
Не плелась за ним до похорон.

Нет нежности мучительней и глубже,
Но тайной нежностью свой грех не искуплю,
О объясни, родная, почему же
Я мучаю всех тех, кого люблю?
По вечерам с усталостью привычной
Сажусь за стол, всему вокруг чужой,
И к жизни повседневной безразличный
В беседу ухожу с моей душой.
Как много в ней накоплено обиды,
Но кто в том виноват? Конечно, я!
Перечитать бы снова Майн Рида,
Поплакать бы, рыданий не тая.
Ты думаешь, что я не замечаю
Твоих всегдашних ласковых забот,
Когда, себе отказывая, к чаю
Мне сберегаешь пряник или торт.
Одно лишь жаль, что не вернуть то время,
Когда лечил все беды шоколад,
Когда обиды забывал совсем я,
Но детство нам не возвратить назад.
О как люблю я все твои морщинки,
Усталых рук трепещущую дрожь,
За них готов я пасть на поединке,
И другу лучшему всадил бы в сердце нож.
Прости меня, пускай я злой и гадкий,
Но ты всегда умела все прощать,
Мой вечный друг, испытанный и верный,
Усталая, дряхлеющая мать.

Ты волновалась, ты трепетала,
Вся озаренная пламенем страсти.
Горькой обиды острое жало
Сердце твое разрывало на части.

К солнцу из кровью пропитанной глины
Чуть пробивались первые травы,
Корчились в небе весеннем руины,
Воздух был полон трупной отравы.

Мягкое кресло покоило сладко
Тело мое, непривычное к битвам,
Губы кривились улыбкою гадкой,
Был я к твоим безучастен молитвам.

Жаль, что тогда ты меня не убила.
Был недостойной я смерти достоин.
В брани святой с сатанинскою силой
Каждый, кто дышит, — трус или воин.

Как исковеркало души изгнанье,
Все мы живем только нашим и личным.
Тот, кто отравлен мести желаньем,
К дому чужому стал безразличным,

Мне нужен друг, который мог бы слушать
Внимательно, не споря и не плача,
Так, как умеет только, свесив уши,
Не человек, а верная собака.

Чтобы в мои глаза впиваясь взглядом,
И в них глубинную читая муку,
В печальном месте моего рассказа
Мне с состраданием лизала руку.

Мне дружбы человеческой не надо.
Я разучился доверяться людям.
Четвероногий друг мне нужен рядом,
Мы понимать друг друга лучше будем.

Сколько слов ненужных! Сколько споров!
Просто ради спора — ни о чем.
Сколько мысли вычурных узоров
Манят наши души калачом.

В суете житейской, без остатка,
Как солома на ветру горим,
Позабыв, что жизни слишком краткой,
Каждый миг в веках неповторим.